Тайна cредневековых текстов. Библиотека Дон Кихота

Во всем виноваты клопы!

К такому выводу может прийти любой историк, занимающийся проблемой помешательства Дон Кихота.

Сеньора Алонсо Кихано клопы должны были искусать всего, не оставив на его худощавом теле ни одного живого места.

Для полноты картины приведем отрывок из книги знаменитого естествоиспытателя XIX века. О кровожадных повадках так называемых Reduvius personatus, а также Cimex lectularius ученый муж писал с содроганием сердца, писал, заметим, в стиле криминального репортажа: «Я с интересом присутствую при действиях одного редувия, высасывающего богомола. Двадцать раз меняет он на моих глазах места на теле жертвы, оставаясь более или менее долго на каждом. Он кончает ляжкой, которую укалывает в месте сочленения. Бочонок так хорошо высосан, что стал прозрачным. Богомол, в два-три вершка длиной, после действия адского насоса редувия становится прозрачным и похожим на кожицу, сбрасываемую им при линьке.

Эти кровожадные укусы напоминают нашего постельного клопа, который ночью, переходя с места на место, искусывает все тело спящего и под утро, раздувшись, как ягода смородина, уходит прочь».

Отсюда, как вы понимаете, – бессонница, отсюда – желание читать по ночам всякий вздор, всякую беллетристику, чтобы как можно дольше оставаться вне власти этих чудовищ.

А то, что это были и есть чудовища, нас наглядно убеждает следующее описание все того же ученого мужа: «Некрасивы мои животные: пыльно-горохового цвета, плоские, с неуклюжими длинными ногами, – нет, они не внушают любви. Голова такая маленькая, что на ней только и есть место для пары глаз. Эта головка сидит на смешной шее, как будто перетянутой шнурочком.

Посмотрим вниз. Клюв чудовищный. Это не обыкновенный хоботок, какой бывает у насекомых, сосущих соки растений и мирно жужжащих летним полднем в полях и лугах, это – грубое изогнутое орудие, имеющее форму согнутого указательного пальца. Грубость орудия указывает на то, что передо мной охотник, и охотник ночной, властелин тьмы».

Но почему вдруг возникла такая уверенность? Все очень просто. Кровать. Да, кровать – вот причина всех причин.

В те далекие времена кровать была исключительно деревянной. Железных постелей в стиле модерн с шишечками и матрасами на стальных пружинах, а также надувных пластиковых лож во времена Алонсо Кихано и в помине не было. Кровати были деревянными и древними. Они иногда насчитывали не одну сотню лет и переживали на своем долгом веку не одно поколение владельцев.

Как вы понимаете, для клопов, сверчков, жуков-древоточцев и прочих букашек подобные дредноуты в морях снов представлялись целым континентом или, по крайней мере, джунглями в устье Амазонки.

Думаю, что если бы современный ученый-биолог смог перебраться в далекое прошлое и исследовать под микроскопом кровать Дон Кихота, то он открыл бы такие виды и подвиды, наткнулся бы на таких мутантов, о существовании которых даже и не догадывается современная наука: слишком питательной оказалась среда.

Сюда следует добавить и то обстоятельство, что правила гигиены в эпоху Дон Кихота были весьма скромными, скорее напоминающими мусульманское омовение где-нибудь в современном Египте или других беднейших арабских странах.

Известно, что люди неделями не принимали ванны: частое мытье считалось не только вредным для здоровья, но и вообще делом небогоугодным. Вспомним, что во времена инквизиции скрытых мавров и иудеев распознавали как раз по тому, кто чист, благоухает и любит поплескаться в воде.

По данным историка Хёйзинга, например, один из почитаемых деятелей церкви считал, что за телом вообще ухаживать грешно, и когда с тела этого святого падала какая-нибудь гусеница, то он любезно подбирал ее и вновь водружал куда-нибудь на плечо или шею, уверяя при этом своих учеников, что если он, святой, вкушает пищу от щедрот Господних, то и его плоть вполне может пригодиться кому-нибудь в качестве ужина.

То, что Дон Кихот не был большим любителем чистоты, свидетельствует хотя бы тот факт, что на протяжении двух томов он ни разу не вымылся и ни разу не сменил белья.

Но вернемся к кровати. Кровать, повторим, была только деревянной и всегда уникальной. Второй такой же было не сыскать на всем белом свете. Ее изготовляли по специальному заказу и только один раз. В дальнейшем она переходила из поколения в поколение, столетиями накапливая грязь и пот предков. Лишь представители королевского рода могли позволить себе роскошь заказать новое ложе по случаю, например, династического брака. Так, португальский король Хуан V, вступая в брак с австрийской принцессой Марией Анной, специально по этому случаю заказал себе в Голландии новую кровать, в которой, кстати сказать, тут же завелись клопы. И это, заметим, происходило не в конце XVI, а в самом начале XVIII века, то есть сто с лишним лет спустя клопы продолжали успешно селиться в королевских опочивальнях. «Плоские паразиты проникают повсюду, – с негодованием отмечал Виктор Гюго. – В кровати Людовика XIV водились клопы». Значит, можно сделать вполне справедливый вывод: в спальне Дон Кихота их была тьма-тьмущая… И они не давали бедному идальго ни минуты покоя.

Обратимся к источникам, которые содержат, как правило, весьма детальный, даже дотошный перечень предметов повседневной жизни, – это описание приданого и завещания. В центре внимания всегда находится кровать и все, что с ней связано. Она неизбежно занимает первое место в перечне. Перечисляется количество и описывается качество перин и подушек (обычно набитых перьями), простынь (льняных, хлопчатобумажных, шелковых), одеял, покрывал, полога или балдахина (для тепла), скамеечки для ног (кровать, этот клоповник с вековой традицией, была всегда высокой, словно трон).

Разумеется, кровати бедняка и богача сильно отличались одна от другой, но, думаю, лишь внешне, а не по количеству обитаемых в них насекомых.

Приведем описание одной из лучших. Смертельно раненный Тафуро, сын сира Тафуро из Бари, завещает в числе прочего постель: две перьевые перины, три шелковые наволочки – светлую, красную и пурпурную, два покрывала – из белого и лазурного шелка с белой бахромой, суконный балдахин с шелковыми узорами. Указывается и ширина простынь (по количеству нитей), переплетение зеленых и красных нитей в покрывале.

Итак, кровать, сей вековой клоповник, – это символ семейного очага и его благополучия, центр семьи, место, где зачинали и рожали детей, умирали от болезней или старости.

Обратимся теперь непосредственно к правдивой истории о жизни Алонсо Кихано, а точнее – ко второму, последнему, тому и прочитаем в финале следующее: писарь, приглашенный записать завещание, замечает, «что ни в одном рыцарском романе не приходилось ему читать, чтобы кто-нибудь из странствующих рыцарей умирал в своей постели так покойно и так по-христиански, как Дон Кихот».

А что же диктует в качестве завещания Рыцарь печального образа? Догадайтесь! Правильно. Речь идет о кровати. Хотя Сервантес из скромности этого весьма важного обстоятельства и не упоминает. Дон Кихот оставляет своей племяннице все ту же кровать в наследство и, наверное, пускается подробно перечислять пуховики, простыни и балдахины, в которых так и копошатся, так и снуют несметные полчища клопов и прочих насекомых.

Здесь, в этой постели, наверняка и появился полвека назад сам сеньор Алонсо Кихано, здесь согласно Сервантесу он и испустил дух.

Круг замкнулся. Клопы выгнали дона Кихано из кровати, лишив его спокойного сна. Они вынудили сеньора Алонсо все ночи напролет читать один роман за другим, что и привело его слабеющий разум к порочной идее стать странствующим рыцарем. Они же, клопы, и приняли умирающего Дон Кихота в свои объятья, когда история, пробежавшись по кругу, поставила наконец жирную точку, похожую на раздавленного клопа.

Но странствующего рыцаря из тихого и скромного дона Алонсо сделали и так называемые невыносимые бытовые условия.

Книга Сервантеса не случайно начинается с подробного описания необычайно убогого быта главного героя, искусанного до полуобморочного состояния кровожадными насекомыми. Итак, читаем: он был «один из тех идальго, чье имущество заключается в фамильном копье, древнем щите, тощей кляче и борзой собаке. Олья чаще всего с говядиной, нежели с бараниной, винегрет, почти всегда заменявший ему ужин, яичница с салом по субботам, чечевица по пятницам, голубь, в виде добавочного блюда, по воскресеньям – все это поглощало три четверти его доходов. Остальное тратилось на тонкого сукна полукафтанье, бархатные штаны и такие же туфли, что составляло праздничный его наряд, а в будни он щеголял в камзоле из дешевого, но весьма добротного сукна. При нем находились ключница, коей перевалило за сорок, племянница, коей не исполнилось и двадцати, и слуга для домашних дел и полевых работ, умевший и лошадь седлать, и с садовыми ножницами обращаться».

Дом сеньора Алонсо был не более 70 кв. м. Таков согласно историческим данным был размер среднего жилища. Жилось в нем тесно. По своим размерам этот дом был сравним с малогабаритной трехкомнатной квартирой где-нибудь в России, скажем в Южном Бутове. Но помимо людей на этой жилплощади следовало разместить птиц, Росинанта и какую-то еще домашнюю живность, не считая, конечно, все тех же клопов. К этим 70 кв. м следовало прибавить и двор. Мясо и сало для Дон Кихота готовилось здесь же, в доме, а не покупалось в соседнем супермаркете, что лишь усугубляло и без того стесненные до предела бытовые условия. Если животных забивали во дворе, и делал это, скорее всего, слуга, а туши складывались на чердаке, то всевозможных насекомых, моли, тли, навозных мух, червей и проч. лишь прибавлялось, и злополучная кровать как отстойник лишь аккумулировала всю эту нечисть.

Наш естествоиспытатель XIX века с точки зрения биологии так мог бы охарактеризовать подобную антисанитарию: «Мясник повел меня на чердак, слабо освещенный слуховым окном, открытым день и ночь, во всякое время года, для того, чтобы проветривать помещение. Одного воспоминания об этом чердаке достаточно, чтобы вызвать у меня содрогание. Там, на протянутой веревке, сушились только что содранные кожи овец; в одном углу лежала куча жира, издававшая запах сальных свечей; в другом – куча костей, рогов, копыт. Под кусками сала, которые я приподнимаю, копошатся тысячи кожеедов и их личинок; вокруг овчин мягко летают моли; в костях, сохранивших еще немного мозга, жужжат, влетая и вылетая, мухи с большими красными глазами…»

Какой выход? Выход один: бежать, бежать из этого жужжащего навозного ада, бежать куда глаза глядят. Но задержимся еще на короткое время в доме Дон Кихота, чтобы придать нашему бегству должный импет. Обращает на себя внимание простота (подчас даже убожество) меблировки и утвари подобных жилищ: стол и скамья, редко – шкаф, обычно же сундук для наиболее ценных вещей. Из утвари: котел, печной горшок, сковорода, цепи для подвешивания котелка, вертел, чаша, кубки, ножи, иногда ведро или чан, ступка с пестиком – вот практически и все. Характерная черта быта – плохое освещение, отмеченное не одним хронистом, и отсутствие в большинстве домов очага, обогревающего зимой.

А в качестве звукового сопровождения – непрерывное жужжание мух и насекомых.

Подобный быт – и причина, и следствие того, что значительная часть жизни, особенно у мужчин, проходила на улице, в церкви и в других публичных местах.

Под влиянием всех этих обстоятельств и зрела, наверное, в голове бедного дона Алонсо мысль о большой дороге, о странствующем рыцарстве и о безграничной свободе, не стесненной рамками убогого жилища. Можно сказать, что определенным образом подобранные книги просто, как зерна сеятеля, легли в благодатную почву бытовых неурядиц и дали свои всходы.