Тайна древнего саркофага
Шрифт:
Доктор Коровкин обогнул флигель, где размещались комнатки его и тетушки. В окне тетушкиной комнаты горел свет, и створки были распахнуты, но проем наглухо задрапирован кисеей, преградой для комаров.
Впрочем, комаров сегодня не много – сухая погода не способствует их размножению. Доктор прошелся еще несколько раз по дорожкам и в конце концов зашел в беседку. Там царил еще более таинственный прозрачный сумрак, чем в окружающем мире. Доктор затаил дыхание и прислушался – не запоют ли соловьи? Но черемуховый куст молчал.
«Как же быть? Что же делать? – думал он. – Неужели мне придется брать в руки пистолет? Как я дошел до жизни такой? Встретишь ли у Вересаева подобные коллизии? – с неожиданной злостью вспомнил он недочитанные записки прогрессивного писателя. – Жизнь врача далеко выходит за рамки профессиональных трагедий. И мерзости русской жизни ни при чем! Нет, кое-что определяется и мерзостями жизни французской! Надо же! Какой-то торговец-суконщик, пусть и на новейшей марке автомобиля, глаголет о кодексе чести, об оскорблениях... Мушкетер, да и только. А Зизи – его миледи?» Доктор тряхнул головой, с досадой подумав, что так недолго дойти и до поисков кардинала Ришелье. Вот они, детские впечатления, незабываемые, всплывающие из подсознания в самые неподходящие моменты! А Зигмунд Фрейд пишет какую-то чушь о ночных кошмарах психопатов! Доктор испытывал уверенность, что после изучения впечатлительными русскими читателями модной книги «Толкование сновидений», абсолютное большинство умников начнут толковать сны в эротическом плане и, кроме того, все сделанные или помысленные гадости станут сваливать на свое либидо. Какая универсальная и бесплатная индульгенция, думал доктор, и как только не совестно профессиональному медику писать такую чепуху?
Клим Кириллович вспомнил разговор с княгиней Татищевой. Она подтвердила его худшие подозрения. Она намекала, что князь Салтыков умер не своей смертью, напомнила доктору – случайно ли? – о самоубийце, которого они наблюдали с профессором Муромцевым. Неужели он застрелился из-за несчастной любви? Потому что невеста его не прибыла на свидание у саркофага Гомера? И он, Клим Кириллович, косвенный виновник смерти молодого многообещающего человека? Он вспомнил свои подозрения относительно того, что невестой графа могла быть Брунгильда... Но если не она, то кто? Доктор чувствовал, что зашел в своих размышлениях в тупик.
Он бесшумно встал и вышел из беседки. Как давно он не ходил босиком по траве! Сейчас, когда вокруг так светло и все спят, можно себе позволить пойти навстречу внезапному детскому порыву. Он наклонился, снял ботинки и носки, взял их в руки и медленно пошел по газону. Прохладная мягкая трава пружинила под ступнями, легкое покалывание, похожее на слабую щекотку, вызывало невольную улыбку... Доктор старался прочувствовать каждый свой шаг – ступал он медленно и беззвучно. Он обошел клумбу с ирисами и аквилегиями и остановился. Потом запрокинул голову вверх: над ним неподвижно стояли маленькие сосновые кроны, вознесенные золотыми стволами на немыслимую высоту – туда, где мистическим белым огнем горел низкий северный небосвод. Доктор постоял так несколько мгновений, чувствуя невыразимое наслаждение, и опустил голову. Шея затекла – давал о себе знать позвонок атланта. Не заняться ли и впрямь гимнастикой? Хотя вообразить себя восседающим на велосипеде он не мог.
Сделав еще несколько шагов вдоль флигеля, в котором, уж верно, отошла ко сну тетушка Полина, и, миновав угол, он остановился как вкопанный: у окна тетушки Полины стояла мужская фигура, голову ее скрывала рама...
– Стой! – закричал неожиданно для себя доктор. – Стрелять буду! – И запустил в незнакомца ботинком, тут же отпрянув за угол – вдруг злоумышленник вооружен. Но через несколько мгновений, присев на корточки, высунул голову из-за угла.
Грабитель, задумавший, вероятно, поживиться чем-нибудь ценным в комнате беззащитной одинокой женщины, улепетывал, согнувшись в три погибели, – в несколько прыжков он оказался у забора и одним махом перелетел через него.
Доктор бросился было бежать за ним, но передумал – босиком выходил" неловко. Он просеменил к раскрытому окну тетушкиной комнаты, чтобы посмотреть, жива ли она.
Тетушка Полина в чепце и халате сидела на постели. На носу ее были очки, в руках она держала журнал «Русское богатство» – вверх ногами.
– В чем дело, Климушка? – спросила она строго. – Что ты бродишь по ночам под окнами?
– Тут кто-то был, мне показалось. – Клим Кириллович изучающе глядел на целую и невредимую Полину Тихоновну.
– Разве? – спросила она еще строже. – Тут никого не было, кроме меня.
Глава 19
Наконец-то хоть один день начинался нормально – утром никто из обитателей дачи ни словом не обмолвился о вчерашних событиях. Пришла в себя и Глаша – девушка не из хлипких, она смогла за ночь отдохнуть и с прежним усердием принялась за выполнение своих обязанностей. А их было немало. Стоит только на один вечер расслабиться или выпасть из заведенного распорядка, как сразу же происходит сбой во всем: продукты портятся, посуда «разбегается» со своих мест, на полу оказывается невесть откуда взявшийся сор, вода утекает из рукомойника, цветы на клумбах вешают головы... Да мало ли еще чего случается! Поэтому Глаша, поднявшись пораньше, торопилась привести все дела в исходное, правильное положение. К первому завтраку встали только Елизавета Викентьевна и Полина Тихоновна. Чуть позднее явились и барышни. Брунгильда Николаевна выглядела сердитой – она собиралась во что бы то ни стало сегодня заняться музыкой, прямо с утра. Пусть мужчины торгуют фальшивыми древностями, стреляются, упиваются своими спортивными успехами – с нее довольно. Они только мешают ей развивать талант – а учителя в нее верят. Как она будет завтра на концерте смотреть в глаза слушателям? За день, конечно, упущенного не наверстать. Но все-таки она уже неплохо владеет техникой и сможет восстановить то, что так тщательно разучивала в слякотные весенние месяцы в Петербурге. Как это было давно!
Брунгильда неохотно отхлебнула чай из чашки и, даже не сев за стол, отправилась к роялю. Тут же раздались волнообразные звуки гамм и арпеджио, проносящиеся со скоростью пассажирского поезда.
– Как хорошо, – сказала мечтательно Мура, ненавистные гаммы впервые показались ей прекрасным подтверждением незыблемости мира.
– А что собираешься делать ты, Машенька? – спросила мать, с нежностью глядя на умиротворенную дочь. – Ты ведь тоже хотела заниматься на даче.
– Да, я совсем забросила моего Грегоровиуса, – посетовала Мура. – Цветы я уже полила. Пойду почитаю. Глаша, ты поможешь мне повесить гамак?
Мария Николаевна Муромцева, конечно, предполагала углубиться в Грегоровиуса и заодно все-таки подумать о том, следует ли ей заниматься историей и поступать ли ей на Бестужевские курсы. Но времени впереди предостаточно, и девушка решила сначала еще pas пережить вчерашние светлые мгновенья. Она легла на сетчатое ложе, с которого сразу же весь мир превратился в яркое голубое небо с плывущими по нему редкими кучевыми облаками. Опять будет жарко! Кудрявые небесные странники плыли медленно – высоко-высоко. Некоторые из них напоминали античные скульптуры, бюсты, другие – походили на кентавров и драконов. Но страха они не вызывали, а наоборот – переполняли бездумным счастьем и надеждами. «Вы – необыкновенная девушка, Мари», – сказал вчера он. Почему? Что он имел в виду? И что будет, если он убьет на дуэли милого Клима Кирилловича? А если доктор Клим Кириллович окажется более метким стрелком? Нет, нет, не надо! Ни один из них не должен умереть!
Мура встряхнулась и, чтобы отвлечься от ненужных мыслей, открыл а Грегоровиуса. Она скользила глазами по страницам, где рассказывалось о древней афинской истории Славные греки создали прекрасную культуру и не смогли ее сохранить. В диком мире утонченным натурам было не выжить, кругом кишели варвары, царства шли войной друг на друга, воинская слава добывалась уничтожением целых городов. Ничего ныне от них не осталось, только кое-где развалины... Как напоминание человечеству о его трагическом прошлом. Впервые Мура задумалась о том, что, наверное, и греки в каком-то смысле были варварами – где же славный город Троя? Разграблен и стерт с лица земли... И разрушили Трою греческие удальцы вместе с хитроумным Одиссеем... Но получается, что Гомер воспел эту трагедию и пленил картинами разрушения и уничтожения сердца многих поколений европейцев... Греки – герои... А где же варварские бессмертные поэмы, бесконечные эпосы о разграбленных городах античности? Неужели все троянцы погибли, или среди них не оказалось великих поэтов? Или хоть невеликих?