Тайна ее поцелуя
Шрифт:
— Хорошо, скоро отправляемся.
— Отправляемся сейчас же, Мари.
— Но я не уложила вещи…
— Зато никто не заподозрит, что мы уезжаем. Побыстрее соберите ваши принадлежности для рисования, а я возьму остальное.
— А разве мне не нужна одежда?
— Нет. — Беннет кашлянул. — Я уже взял кое-что для вас. — Он снова откашлялся. — Но вам может потребоваться нижнее белье, чтобы переодеться, а я не купил его для вас.
О Боже! Чего ей только не хватало — так это представить, как Беннет выбирает для нее кружевные панталончики
— Я пошлю за каретой.
— Не надо. Я уже нанял экипаж. Он ждет нас за углом.
Мари побежала к себе в комнату и поменяла свои туфельки на пару крепких полусапожек. И еще она захватила с собой смену белья и проверила ящичек с принадлежностями для работы. Остановившись у двери, она быстро написала записку Ашилле, объясняя, что уезжает с Беннетом и вернется через несколько дней.
Когда она вернулась к Беннету, тот застегивал пуговицы на рубашке из грубой шерсти. Мари замерла и выронила на пол свои вещи. Она стояла как зачарованная. Стояла, глядя на мускулистую грудь майора, и спрашивала себя: «Пришла ли я слишком рано — или слишком поздно?» У нее вдруг появилось странное ощущение между ног, и она поняла, что должна еще раз дотронуться до Беннета.
Ухватившись за единственный возможный предлог, Мари подобрала с пола коричневую робу рабочего, которую Беннет, очевидно, собирался надеть поверх рубахи. Взяв у нее робу, он надел ее, и она принялась разглаживать ее на его широких плечах и на груди. Его мускулы становились выпуклыми под ее пальцами, но казалось, что он принимал действия Мари как должное. Наконец, отступив от нее, майор аккуратно сложил свою военную форму, затем взял дорожный мешок и сунул туда один из свертков своей спутницы — в нем были белые полотняные панталоны.
— Я не слишком нагрузилась, если вас это беспокоит, — пробормотала Мари.
Беннет промолчал и принялся укладывать остальные ее вещи. Покончив с этим, он наконец проговорил:
— Теперь никто, увидев нас, не заподозрит, что мы отправляемся в путешествие.
Они молча вышли из дома и, скрываясь в темноте, дошли до наемной кареты. Беннет помог девушке сесть и устроился на сиденье напротив нее.
— Постарайтесь уснуть, — сказал он, когда карета тронулась с места. — Вам это необходимо.
Мари пыталась уснуть, но бесформенное изношенное сиденье то и дело впивалось ей в тело своими буграми. Стараясь устроиться поудобнее, она передвинулась на другую сторону сиденья и, чуть выпрямившись, прислонилась головой к стенке экипажа.
Тут карету тряхнуло, и Мари, все еще страдавшая от головной боли, тихо застонала.
Беннет взглянул на нее с беспокойством.
— Вам нехорошо?
Чувствуя себя совершенно несчастной, Мари пробормотала:
— Голова болит…
Майор что-то проворчал себе под нос и пересел со своего места к ней. Затем усадил Мари к себе на колени и положил ее голову себе на плечо — как будто она была ребенком.
— От вас не будет никакого толку, если вы сейчас не поспите.
Его слова прозвучали строго, но рука, обнявшая ее талию, оказалась необыкновенно нежной. А другая его рука осторожно массировала ее виски.
Глаза Мари словно сами собой закрылись. Она тихонько вздохнула и подумала: «Если я больше не доверяю ему, то почему же в его объятиях мне так спокойно?»
Во сне Мари еще крепче к нему прижалась, и он то и дело говорил себе: «Долг, долг, долг…»
Беннет мысленно повторял это слово каждый раз, когда его охватывало чувство вины. Он давал Мари возможность уклониться от этой миссии, но она отказалась.
«Долг, долг, долг…»
Почти все его стихи воспевали долг. Долг перед своими солдатами. Долг перед Англией. И именно долг отправил его в армию, чтобы он защищал свою страну от Наполеона. Долг крепко держал его каждый раз, когда он стрелял из ружья. И тот же долг водил его пером, когда он писал очередное письмо, адресованное родителям убитого солдата.
Но сейчас, рядом с Мари, спящей в его объятиях, слово «долг» казалось совершенно пустым, лишенным смысла.
Более того, чем лучше он узнавал Мари, чем больше времени с ней проводил, тем меньше ему хотелось, чтобы она участвовала в этой миссии. Впрочем, ему этого не хотелось с самого начала.
Один человек уже погиб из-за этой его миссии. И всякое могло случиться, когда они доберутся до Вурта. Верность долгу по-прежнему оставалась при нем, но было ли ее достаточно, чтобы гарантировать безопасность Мари?
На этот вопрос он не мог бы ответить, зато точно знал, что долг — главное в его жизни. Без него жизнь превратилась бы в хаос.
Карета угрожающе наклонилась.
— Мне бы хотелось, чтобы вы больше не сердились на меня, — пробормотала во сне Мари.
«А может, она уже проснулась?» — подумал Беннет. И на всякий случай ответил:
— А я не сержусь.
На ее лице появилось восхитительное выражение, которое она никогда бы не допустила, если бы она знала, что это за выражение.
— Не сердитесь?.. Но вы же ничего не делаете, а просто сидите неподвижно и молчите…
Но его неподвижность объяснялась вовсе не гневом. Он боялся себя, не доверял самому себе — ведь ему ужасно хотелось целовать Мари и ласкать. Даже просто держать ее на коленях было мукой. Как, впрочем, и блаженством.
— Спите, Мари.
— Послушайте, это уже слишком…
— Пожалуйста, усните.
— Да, так лучше, — пробормотала она, зевнув.
Беннет посмотрел в окно. Городские дома уже сменились зарослями кустарников, а дорога с каждой милей становилась все хуже, и теперь экипаж то и дело подбрасывало на ухабах.
Беннет покрепче обнял Мари, чтобы она не свалилась на пол. Но что он будет с ней делать, когда они закончат с Вуртом? Ведь он все еще не продвинулся в своих поисках человека, нанявшего Абдуллу… И как долго он сможет оправдывать свое пребывание в Константинополе?