Тайна электричества
Шрифт:
— Напротив, — зарделся он, — мне приятно… Но почему вам обязательно надо, чтобы она торжествовала в нашем ведомстве? Пусть она торжествует в другом месте. Вам же все равно, где она будет торжествовать! Слава богу, у нас столько ведомств. Хотите, я вам подкину один адресок?
Я возмутился и спросил его с укоризной:
— А вы джентльмен?
— Я буду с вами откровенен, — сказал он. — Я джентльмен в рамках возможного. То есть, зная объективные законы развития общественных отношений в нашей конторе, могу вам точно сказать, что в нашей конторе торжество справедливости возможно только в историческом аспекте.
— Как это так? — возмутился я. — Во всех конторах оно возможно в рабочем порядке, а в вашей, видите ли, только в историческом аспекте! Много вы о себе понимаете! Дайте мне немедленно адрес вашей удивительной конторы! Ну!
— Дудки с маслом, — ласково сказал он.
— Значит, вы просто не понимаете, что означает справедливость в историческом аспекте!
— Почему не понимаю? — удивился он. — Берите отдельных лиц из истории и разоблачайте.
— Не буду я из истории! — решительно заявил я.
— Как хотите, — сухо сказал он, — не смею вас утруждать.
— Ну хорошо, — сказал я угрожающим тоном. — Но ведь вы сами понимаете, что мне ничего не стоит установить, кто вы, в каком ведомстве служите, кто ваш патрон и как вы к нему относитесь!
Он посмотрел на меня с искренним сожалением и спросил:
— Вы джентльмен?
— В общественно полезном смысле да! — заявил я.
— В таком случае, — улыбнулся он, — неужели вам будет приятно, если я отрекусь от всего, что тут вам наговорил?
— Нет, — сознался я, — мне это будет неприятно.
— Вот видите, — сказал он, — я же вам говорю — пишите из истории.
Тогда я начал издалека.
— Вы производите впечатление образованного и начитанного человека.
Он учтиво поклонился, посулив мне своим поклоном некоторую надежду. Я продолжал:
— Вы помните стихи Назыма Хикмета «Если я гореть не буду, если ты…»
— Прекрасные стихи! — перебил он. — «Если я гореть не буду, если ты гореть не будешь, если он гореть не будет, кто же тогда ликвидирует отдельные недостатки?» Прекрасные стихи!
— Вот видите, — обрадовался я, — вы знаете их, помните, значит, они вам запали в душу!
— Разумеется!
— Тогда почему вы не следуете тому, что в них написано?!
— Друг мой, — сказал он с сожалением, — это ведь стихи, а не указания. Неужели вам не ясна разница между указаниями и стихами?
— Мне ясна! — вспылил я. — Мне все ясно! Такие, как вы, прикрывают безобразия! Вы своей страшной философией оберегаете отрицательных типов от справедливого разоблачения на пользу общества! Вы плохой гражданин! Извините за резкость…
— Нет, почему же, — успокоил меня он, — сколько угодно.
С этими словами он встал, закрыл дверь на задвижку, опустил штору и доверительно, подсев ко мне, заговорил шепотом в полумраке:
— Я мещанин, понимаете? То есть, проще говоря, филистер. Я думаю только о собственной шкуре.
— Ага! Попались! — закричал я и, вскочив, стал поднимать штору. Штору заело, она не поддавалась.
— Не ломайте имущество, — прошептал он, — сядьте, я еще не открылся вам до конца. Слушайте внимательно. Я отрицательный тип, уходящий в прошлое. Как раз на следующей остановке мне сходить. Напишите про меня фельетон. Искорените меня…
— Но как же я вас искореню, если вы не называете своей фамилии? — послушным шепотом возмутился я. — Дайте мне вашу фамилию, и я вас искореню… Честное слово… Вы джентльмен?
— Еще бы, — прошептал он.
— Тогда вы должны понять, — прошептал я, — в какое положение вы меня ставите… Мне же никто не поверит, что вы существуете и еще в некоторых случаях не изжиты…
Тогда он встал и спокойно поднял штору, которая почему-то поддалась.
— Я пошутил, — сказал он. — Я отрицательный тип, который еще и шутит. То есть абсолютная абракадабра. Адью, привет, покедова! Мне сходить.
И он взял свой портфель потому, что уже подъезжала к окну его остановка.
— Вы вульгарный реалист! — кричал я ему вслед, не находя других слов.
И я уехал вперед, а он остался на месте.
Вы же понимаете, дорогой читатель, что здесь я вывожу на чистую воду этого гражданского недомерка, этого немужественного мужчину, этого распоясавшегося циника, для которого нет ничего общественно святого. Позор ему!
А как его фамилия?
НЕПРИЛИЧНЫЙ ФЕЛЬЕТОН
Началось с лести:
— Слушайте, напишите фельетон о туалетах. Это же святое дело! Помните, Маяковский с гордостью заявил, что он-де ассенизатор и водовоз?..
Я сказал:
— Не льстите мне, я не ассенизатор. То есть, я хочу сказать, не водовоз. И потом, что я могу сказать об этой туманной материи? Как-то даже разговаривать на эту тему не принято. Как-то неловко. Как будто все люди как один закончили исключительно Смольный институт и, будучи барышнями, страшно краснеют от таких ужасных фактов, как тот, который вы изволили затронуть. К тому же с литературой по этому вопросу туго. Прямо не знаю, где черпать материал…
Редактор говорит:
— Это вы оставьте!.. По этому вопросу, где ни черпнешь, в обиде не останешься. А что касается литературы, так в ней тоже имеются отдельные доказательства в данном разрезе. Скажем, герой прошел в луга или при дороге устроился. А иные авторы даже воспевают подобное сближение с природными условиями. Почему-то им это очень нравится…
— Ну, — говорю, — это — дело жанра. О вкусах не спорят в данном случае. Тем более авторы стремятся воспевать жизнь как таковую. Если герой оказался при дороге, так, наверно, это дорога не простая, а столбовая. Опять же, если его в луга понесло, так, вероятно, в широкие бескрайние луга, согласно раздольям души. Я, например, данную романтику на Пицунде видел. Там, конечно, понастроили всяких санитарно-эпидемических чудес с кафелем, но, конечно, полноту души не учли. А полнота души зовет, конечно, к морю, к фанерным кабинкам для переодевания. Там человек, этот известный венец творения, устраивается, подобно буревестнику, без отрыва от свободной стихии.