Тайна и кровь
Шрифт:
— Собственный особняк? — спросил я.
— А то чей же?
Мы прошли через двор, поднялись во второй этаж. Трофимов вынул электрический фонарь и отпер дверь.
— Милости просим! Здесь можете располагаться, как у себя дома.
Он прибавил:
— В этих стенах вас никто не побеспокоит… За это могу ручаться.
Он осветил квартиру. Она представляла странный вид.
В углу беспорядочно, будто сваленные впопыхах, валялись ручные гранаты. В углу, между стеной и шкапом, приткнувшись штыками, стояли винтовки. На большой широкой оттоманке
Я обратил внимание на кусочек металла в банке:
— А это что ж такое?
Трофимов рассмеялся. Очевидно, с этим кусочком у него были связаны какие-то веселые воспоминания.
— А это… Это — радий!
Радий! Да, конечно, и я знал, что радий — драгоценность, но почему этот кусочек тут, зачем он нужен, как он сюда попал — все было непонятно и загадочно.
— Что же, вы занялись здесь опытами?
— Нет, нам этими делами заниматься некогда!.. А было так… Впрочем, пусть об этом расскажет он…
Трофимов кивнул на Рейнгардта. Тот пожал плечами:
— Тут нечего и рассказывать. Месяц тому назад мы прослышали, что на Дворцовой набережной образовался клуб врачей. Говорили, будто его члены так сумели забронировать свой союз, что никто не смеет к ним приехать с обыском. Ну, и вот по сему случаю все, кто в Бога верил, потащили свои драгоценности в сей несгораемый шкап. Сами понимаете, что мы порешили полюбопытствовать, что именно находится в шкапу. Приехали, шкап отперли и… И — вообразите себе, — дверца открывается, а там стоит вот эта самая банка, а в ней — сей кусочек… Черт его знает, что за штука! Оказывается… радий!! Кто-то из наших говорит:
— Радий в высшей степени необходим для народа, и потому мы, представители рабоче-крестьянской власти, обязательно должны взять и радий и банку.
— Что же вы будете с ним делать?
— А это уж после увидим… Даром не залежится.
— Ну, я не держал бы его тут.
— Почему? — удивленно спросил Трофимов.
— А очень просто: ужасная улика. Вы подумайте: много ли радия во всем Петербурге? И как раз самое большое количество, пропавшее именно из клуба врачей, оказывается у вас.
Трофимов вскинул голову:
— Ну, и оказывается… Дальше что?
— А обыск?
— У кого же это обыск?
— Как у кого? У вас!..
— У на-а-ас? Да вы — шутите?
Я смотрел на него и ничего не понимал. Рейнгардт ухмылялся. Наконец он сказал:
— Нас голыми руками не возьмешь… Наколешься. Ну, да вы сами скоро в этом убедитесь… А вот что есть нечего, это плохо…
Трофимов прибавил:
— А ведь ты прав… Есть нечего. Гм…
Он сел верхом на повернутый венский стул и, обращаясь к нам, спросил с комической серьезностью:
— Ну, где же это, господа, видно, чтоб люди, обладающие такими огромными капиталами, как мы, — и вдруг ложились спать с пустым желудком?!
Рейнгардт
— Да еще после такой работы.
— Да, работа была недурна…
— А все-таки придется заснуть голодными.
Поразительно! После этих волнений, после этих часов безумного риска, этого налета на вагон, этих острых, напряженных переживаний я не испытывал ни тревог, ни трепета.
В этой таинственной квартире, среди двух других отчаянных и решительных людей я сразу ощутил сладкое и завидное успокоение. Никогда еще я не был так глубоко уверен в своей полной безопасности, как в эту ночь. И я заснул, как убитый.
…Все изменяет утренний свет. Когда я открыл глаза, осмотрел комнату, обвел взглядом ее странную, нежилую, беспорядочную обстановку, мне показалось, что все мы здесь собрались случайно, ненадолго, чтоб потом искать нового убежища и нового, тоже временного жилья.
Все было обыкновенно и знакомо так, будто я уже бывал здесь много раз и провел под этой крышей, в этом доме не один день. Но был здесь предмет, поразивший меня, несмотря на всю свою незамысловатость.
В дальнем углу валялся полевой телефон с фоническим вызовом. Боже мой, сколько лет я держал его в руках на войне, сколько раз я слышал чрез него роковые и грозные приказы, ведшие меня на неизбежную, неминуемую смерть! Такой близкий, такой знакомый, такой привычный для меня аппарат!
Но здесь, в комнате, в городской обстановке, среди общей тишины этот телефон казался мне одновременно бессмыслицей, ненужностью и тайной.
Я подошел к нему, поднял, повертел в руках и в ту же минуту услышал за своей спиной голос Трофимова:
— Ни-ни-ни! Оставьте…
— В чем дело?
Трофимов загадочно и торжественно взглянул на меня:
— Ага, любопытно?
— Что ж тут любопытного… полевой телефон!..
Я улыбнулся.
— Полевой-то он полевой… Да только через него большевикам придется с нами жестоко повозиться.
— Ничего не понимаю.
— А видите ли… Это нас только сегодня здесь трое. Обычно мы тут живем всемером. Так вот, если бы вдруг на нас решили произвести чекистский налет, мы сумели бы некоторое время защищаться и отбиваться. Но дело-то в том, что стоит вам позвонить по этому телефону, и — готово: чрез десять минут наш резерв тут как тут. Чекисты на нас — наши на них.
— Резерв? Откуда?
— А это, дорогой мой, недалеко… Всего-навсего на Большом проспекте.
— Но ведь это же — сумасшествие! В Петербурге — полевой телефон! Да вы попадетесь завтра же.
— В том-то и дело, что не попадемся… Разве вы не видели, что такими телефонами связана чуть ли не половина города?..
— Не только не видел, но даже не смел предполагать.
— Не смел!.. Теперь, батенька, только и надо сметь. Вы увидите: у нас на днях будет собственный автомобиль. Да, да! Гараж есть! Деньги есть! А купить все можно.
— Да ведь все машины реквизированы…
Трофимов весело засвистел.
— Рейнгардт, ты слышишь?
Из другой комнаты раздался голос Рейнгардта.