Тайна Jardin des Plantes

Д’Этьен Д’Орв Николя

Однако, увидев книгу Маркомира, гигант в белом фартуке с вышитыми инициалами «И. Д.» буквально окаменел от гнева. Его лицо, на котором выделялись густые усы цвета «соль с перцем», пошло красными пятнами.

— Живо отправляйся на кухню! — приказал он официанту, с трудом сдерживаясь.

Тот, покраснев, пролепетал: «Да, месье Дарриган!» — и удалился, лавируя между столами.

Вновь обретя всегдашний солидно-достойный вид, Ив Дарриган обратился к Жервезе с заметным акцентом жителя Сен-Жан-де-Люс:

— Мадам Массон, мне очень жаль, но прошу вас простить этого юнца: ему довелось хлебнуть горя. Его родители погибли во время теракта прошлой осенью… Они работали в «Конкор-Лафайетт», когда там взорвалась бомба. С тех пор ему и мерещатся всюду ужасы…

— Ничего-ничего, все в порядке, — поспешно произнесла Жервеза умиротворяющим тоном.

Украдкой посмотрев по сторонам, месье Дарриган склонился к Жервезе и ее сыну, опершись локтями на столешницу. Усы хозяина ресторана защекотали горлышко бутылки «Шательдон».

— Раз уж я здесь, хочу у вас спросить, мадам Массон. Вот вы бываете в правительственных учреждениях… Как там-то дело, продвигается?..

Уловив запах чеснока в его дыхании, Жервеза невольно

поморщилась.

— Вы о чем, Ив?

Ив Дарриган склонился еще ниже, отчего крепкий стол из бука слегка затрещал.

— Я насчет терактов… Вы уже знаете, что сегодня днем эвакуировали людей из Монпарнасской башни? Значит, полиция напала на след?.. Террористы скоро будут задержаны?

— Я знаю не больше вашего, — ответила Жервеза, чувствуя неловкость из-за того, что все посетители явно прислушивались к их разговору. — Я ведь имею дело с министерством культуры, а не с полицией. Моя сфера — естественные науки, а не терроризм…

В ресторане тем временем воцарилось абсолютное молчание. Все взгляды сейчас были прикованы к моложавой блондинке лет шестидесяти. Есть ли у нее какая-то новая информация о трагическом событии, которое так потрясло всех парижан прошлой осенью? Почти каждый житель столицы близко или отдаленно знал кого-то из жертв этой бойни. Сотен жертв…

Тишина окутала ресторанный зал с закопченными деревянными балками под потолком. Сильвен почти физически ощущал исходивший от всех присутствующих страх пополам с надеждой.

— Но ведь вы, мадам Массон, — снова заговорил Ив Дарриган, — в связи с угрозой терактов должны были получить какие-то предписания из службы безопасности?

— Да, конечно, нам в музей постоянно присылают кипы инструкций, усилили охрану… все как в любом общественном учреждении, — ответила Жервеза и инстинктивно бросила взгляд на входную дверь.

На улице, по ту сторону стеклянной витрины, украшенной фирменными наклейками «Мишлен», «Лебэй», «Голт и Милло», расхаживал из стороны в сторону вооруженный до зубов охранник.

— Ну и времена!.. — пробормотал месье Дарриган, чтобы скрыть разочарование.

Он понял, что Жервеза, даже если она знает что-то еще, больше ничего не скажет. Видимо, остальные посетители пришли к тому же выводу и снова взялись за ножи и вилки — хотя та сосредоточенность, с какой они вернулись к еде, могла показаться несколько преувеличенной.

После недавних терактов весь Париж словно лишился аппетита. С момента взрыва в «Конкор-Лафайетт» — огромном небоскребе в двести этажей, включавшем в себя отели, офисы, кинотеатры, рестораны и галереи современного искусства, — мясо как будто пропиталось привкусом золы, а вино отдавало горечью. Владельцы ресторанов, в том числе Ив Дарриган, не могли не заметить резкого уменьшения клиентуры — люди чувствовали себя приговоренными к смерти с отсрочкой приговора.

Устремив взгляд в стену позади своих собеседников, хозяин «Баскского трактира» добавил:

— Мир сильно изменился…

Жервеза и Сильвен невольно обернулись и увидели на стене картину. Картину?.. Нет, скорее это был сон, смутное воспоминание о той благословенной эпохе, когда этот нынешний парижский ресторан еще и впрямь был сельским трактиром. Огромная, два на два метра, фреска изображала «Баскский трактир», каким он был в начале девятнадцатого века. Идиллическая, даже несколько сентиментальная сцена: шестеро гостей, сидя за столом, накрытым во дворе, под ивой, едят жареных кур или весело чокаются бокалами с вином; рядом, на поляне, танцуют пары. Вдалеке, на другом берегу реки, на фоне голубого неба высится необычного вида замок.

— Настоящий рай на земле, — тихо произнесла Жервеза.

Четверг, 16 мая, 20.35

Скоро девять, и вот я стою возле окна и прикидываю, чем бы заняться сегодня вечером. На домашку по математике у меня уходит максимум час (а другие, между прочим, на нее гробят целые вечера!). Тем лучше для меня! Когда на контрольной я отстреливаюсь раньше всех, препод всегда корчит недовольную рожу, но он и сам видит, что все правильно, так что честность ему не позволяет ко мне придраться… Всегда одно и то же: у меня какая-то мания — успеть раньше всех… А зато сегодня я смогу посмотреть на закат над крышами Парижа… роскошное зрелище! Ну а потом, когда стемнеет? Пойти в кино с Мюгетт?.. Она наверняка корпит над математикой… Или прогуляться одной? Страшновато… Да и куда пойти? А вообще-то мне и тут хорошо. В этой огромной пустой квартире…

И потом, я на самом деле не одна...

Закрывая окно, я думаю о том, что у меня полно друзей. Друзей, которых я знаю как облупленных: все их привычки, все их секреты. При этом, однако, они меня почти не знают.

Кого я выбрала бы на сегодняшний вечер?.. Месье Уэрво? Слишком он грустный… Мадемуазель Гарнье? Тоже не слишком веселая компания. Нужен тот, кто порадуется весне… Например, семья Шовье — молодая семейная пара с ребенком. Погода отличная: тепло, все распускается.

Я иду через всю квартиру к тому месту, которое отец называет моим «логовом». Заперев за собой дверь, беру пульт от экрана 7 и включаю камеру 1 квартиры 3-G. Появляется изображение. Ага, Надя Шовье сейчас одна. Странно. Вообще-то уже поздно. Наверно, Жан работает сверхурочно… А может, застрял в пробке. Ирония судьбы для важной шишки из RATP!

Я часто к ним вот так «захожу» и знаю, что Надя всегда старается вернуться с работы раньше мужа. Сегодня она к тому же пришла с двумя доверху набитыми хозяйственными сумками, прицепленными к детской коляске. Ей пришлось сменить памперс Пьеру, потом искупать его, дать ему бутылочку с соской и уложить спать. Наблюдать за всем этим очень приятно — вызывает умиротворение. Я люблю детей: это так просто.

Потом она накрасилась — я убедилась в этом, увеличив изображение, чтобы разглядеть ее лицо крупным планом. Губы были подкрашены сливового оттенка помадой. Кажется, Мюгетт красилась такой же, когда ходила на свидание с Бартелеми, — темно-фиолетовой. Я-то косметикой почти не пользуюсь, хотя у мамы в ванной комнате этого добра хватает.

Звонок в дверь их квартиры. Это Жан.

Он входит, ставит свой кейс на стул. Надя обнимает мужа:

— Дорогой!..

Жан что-то отвечает, но я не могу разобрать слов. Увеличиваю громкость.

— Пьер уже спит? — разочарованно спрашивает отец семейства.

— Да, уснул еще час назад.

— Жаль, — говорит он, снимает пиджак и плюхается на диван.

Берет пульт и включает телевизор.

«— Сегодня днем в 15-м округе Парижа эвакуировали людей из Монпарнасской башни, что вызвало массовый переполох. Служба безопасности, охраняющая здание, получила анонимное сообщение о заложенной внутри него бомбе. В начавшейся толчее пострадали пять человек, в том числе трехлетний ребенок, — все они были срочно доставлены в больницу Кошен».

В течение нескольких секунд лицо Жана словно окаменело.

— Сколько раз я тебе говорил: надо переезжать! — нервно крикнул он жене, которая готовила на кухне ужин. — Теперь, когда у нас появился Пьер, мы не можем рисковать. А мой офис в самом центре…

Надя внесла в гостиную поднос с двумя тарелками и села рядом с мужем:

— Но ты говорил, что метро хорошо защищено.

— От террористов — да. Но не от этих ложных сообщений о взрывных устройствах, которые провоцируют массовую давку. В метро это едва ли не опаснее, чем настоящий теракт.

Жан был прав: месяц назад, вскоре после Пасхи, я угодила как раз в такую ситуацию на станции «Обер». Какой-то тип заявил, что заложил бомбу под вагон. Что тут началось! Люди словно обезумели. Хорошо еще, что Мюгетт была со мной — меня растоптали бы, если бы она не прижала меня к себе изо всех сил.

А теперь нас пытаются убедить, что после грандиозных терактов настанет затишье… Ну да, как же!.. Все по-прежнему стоят на ушах, несмотря на то что министр внутренних дел выступает с телеобращением, пытаясь успокоить парижан:

«— Парижанам нечего бояться. Приняты все необходимые меры для обеспечения их безопасности.

— Господин министр, на какой стадии сейчас находится расследование, касающееся попытки теракта на станции метро „Порт Майо“?

— Я же только что сказал: парижанам нечего бояться. Что касается…»

Я с удовольствием послушала бы дальше, но Жан берет пульт и выключает телевизор. Потом встает и начинает расхаживать по гостиной — скорее нервно, чем задумчиво.

— Мы могли бы переселиться за город, — наконец говорит он. — Для Пьера это было бы лучше во всех отношениях.

— Но нам никогда там не найти лучшего жилья, чем это, — возражает Надя.

Жан машинально оглядывает комнату.

— Мне не нравится это место, — признается он. — Хотя, конечно, плата за жилье у «Королевы Бланш» чисто символическая…

— Мы уже говорили с тобой на эту тему…

Жан пожимает плечами и снова садится.

Взгляд его падает на журнальный столик, и Жан замечает на нем какую-то книгу:

— Ты тоже читаешь эту ерунду?

— Мне ее мама принесла.

— В метро я видел ее у половины пассажиров, — говорит он с раздраженной гримасой. — Не люблю я все эти выдумки! Реальность сама по себе достаточно жестока. А такие книжонки только развивают паранойю у людей. Это же надо — разрушение Парижа!..

— Ты почитал бы, прежде чем критиковать.

Я включаю зум, чтобы увидеть обложку крупным планом. Так я и думала: даже Надя Шовье читает «SOS! Париж».

Жан со вздохом кладет книгу на столик и вытягивается на диване, положив голову на колени жены:

— Устал как собака…

Надя издает нежный смешок, и пальцы ее осторожно проскальзывают под рубашку мужа. Постепенно он расслабляется. Дыхание его становится глубоким и ровным. Потом он приподнимается и слегка обнимает Надю, которая продолжает расстегивать на нем рубашку.

В такие моменты я всегда колеблюсь, не стоит ли выключить монитор. Не то чтобы происходящее меня шокирует — я видела подобное много раз, — однако мое любопытство не исключает уважения. Может быть, это прозвучит лицемерно, но я вовсе не вуайеристка.

Однако я продолжаю смотреть на экран монитора.

— Дорогой, — говорит Надя и нежно целует мужа в лоб, в кончик носа, в обе щеки. — Я так тебя люблю…

Внезапно Жан резко вздрагивает:

— Ты слышала?

— Что?

— Не знаю… Какой-то шум в комнате Пьера.

Надя бледнеет:

— Ты уверен?

— Я не знаю, мне…

Надя выпрямляется и несколько секунд напряженно прислушивается.

Жан, кажется, напуган.

— Ты что-нибудь слышишь?

— Тс-с! — Надя прижимает палец к губам мужа.

Затем медленно, словно заранее обдумывая каждое движение, поднимается. На цыпочках ступает по ковру. На миг оборачивается к Жану и делает ему знак оставаться на месте.

Дверь детской приоткрыта. Надя приближается к ней, стараясь ступать как можно тише.

Когда она входит в комнату, Жан вздрагивает.

Почти в тот же момент я невольно стискиваю в руке пульт изо всех сил. Никогда прежде я не слышала такого крика.

Глава 2

На парижских улицах было спокойно и прохладно. Город источал аромат свежей зелени, к которому примешивался запах асфальта. Вырвавшись из духоты «Баскского трактира», Жервеза и Сильвен медленно шли по улице Крулебарб, чувствуя легкое опьянение. Сгущающийся полусумрак настраивал их на умиротворенный лад.

«Истинный мир», — думал Сильвен, ступая по парижскому асфальту.

Как всегда, проходя по улице Крулебарб, профессор Сильвен Массон непроизвольно напомнил себе, что эта извилистая улица совсем не проста: она пролегает по руслу древней реки Бьевры, которая некогда пересекала Париж с юга на север и впадала в Сену в районе нынешнего Аустерлицкого вокзала. Впоследствии она высохла и теперь оставалась лишь воспоминанием, эхо которого еще продолжало звучать в географии Парижа: улица, возникшая на ее месте, постоянно изгибалась и шла немного под уклон. Глядя на высокие деревья, росшие вдоль улицы по другую сторону от ресторана, Сильвен думал, что благодаря ним воздух здесь как в деревне.

К одному из мощных стволов прислонился полицейский, машинально поглаживающий свою дубинку. У него был беспечный вид сельского пастуха. В свете недавних чудовищных терактов этот одинокий силуэт вызывал ощущение безнадежности: он словно был печальным символом заранее обреченного противостояния горожан террористской угрозе.

«Парижане живут в постоянном страхе перед новыми взрывами, — констатировал Сильвен, оглядывая пустые немые кварталы. Окна были закрыты, ставни заперты, замки защелкнуты. — Как будто все забаррикадировались…»