Тайна Jardin des Plantes
Шрифт:
Габриэлла была его подругой, его компаньонкой по играм. Несмотря на то что на самом деле она была внучкой Любена, главного смотрителя зоопарка, двое детей росли как родные брат и сестра. Они вместе учились, вместе проводили свободное время после школы, вместе отдыхали на каникулах. У них даже была общая спальня (по крайней мере, поначалу) — мансарда под самой крышей в одном из музейных корпусов. Жервеза поощряла их дружбу: она была довольна, что у ее сына есть как бы сводная сестра.
Но вот «влюбленными» они не были, о нет! От этого Сильвен себя оберегал. С самого раннего детства все связанное с этим чувством повергало его в глубокое смущение. Такое же смущение он испытывал в присутствии матери, когда они смотрели по телевизору фильм и герои его — влюбленная пара — вдруг начинали целоваться взасос. При виде этого Сильвен, избегая смотреть на мать, выходил из комнаты, поскольку на экране было нечто такое, «о чем не говорят вслух».
При этом новом воспоминании Сильвен рассмеялся. Его смех разнесся под сводом из
— Кожа Габриэллы… — тихо произнес он, удивившись звуку собственного голоса.
Ее кожа?.. Еще одна запретная тема! Не то чтобы их родители были особенно строгими в плане сексуальных запретов, но в отношении детей друг к другу проявлялась слишком ранняя, недетская стыдливость.
Они слишком хорошо друг друга знали, чтобы быть романтичными влюбленными. Любые проявления чувственности подспудно воспринимались ими как нечто вроде инцеста. И потом, зачем было разрушать уже существующие отношения какими-то другими? Ведь сейчас у них был целый мир, которым они правили сообща: мир цветов, деревьев и животных.
Поднимаясь со скамейки, Сильвен подумал: «Животные…» Затем прищурился, всматриваясь в строения зоопарка, едва различимые в темноте.
Одним из любимых развлечений у них с Габриэллой были ночные вылазки в зоопарк.
«Это они — настоящие люди!» — говорил Сильвен, перевирая какую-то из услышанных от матери теорий.
Идя по дорожке и машинально проводя рукой по густым зарослям зелени, молодой профессор воочию видел себя, готовящегося незаметно стащить универсальный ключ Любена, отпирающий любую клетку. При этом воспоминании Сильвен ощутил настоящую гордость за себя, которая приятно согрела душу. Он чувствовал, что буквально растворяется в собственном прошлом.
Много ли на свете таких детей, которые могут проникнуть ночью в зоопарк и открыть там любую клетку? Много ли подобных юных авантюристов знал зоопарк при парижском Музее естественной истории, основанный в 1794 году, за всю историю своего существования?
О, разумеется, Сильвен и Габриэлла были слишком осторожны для того, чтобы заходить в клетки тигров, волков или медведей! Но ведь были еще птичий вольер, загон с оленями, фазаний двор, «дом хищных птиц» и конечно же обезьянник, — всего этого им вполне хватало для счастья.
В памяти Сильвена словно прокручивались кадры фильма. Ночь. Он и Габриэлла стоят перед обезьянником. Несмотря на темноту, Сильвен с легкостью открывает клетку белых обезьян. После секундного колебания дети входят внутрь. К их огромной радости, обезьяны не разбегаются, лишь немного перемещаются, освобождая для гостей почетные места — пенек для Габриэллы, автомобильную шину для Сильвена. Когда дети садятся, обезьяны собираются вокруг них. Сильвен и Габриэлла говорят с ними — рассказывают о своей жизни, своих мечтах, своих снах, — как будто на посиделках у родственников…
— Габриэлла… — прошептал Сильвен, оказавшись в центре лужайки.
Печаль озарила его воспоминания. Каждый миллиметр сада был живой декорацией, на фоне которой прошла самая счастливая пора его жизни.
— Габриэлла, так ты совсем забыла про этот сад?..
Подумав об этом, он ощутил ком в горле.
Он вдруг осознал: по мере того как он пересекает лужайку, направляясь в сторону зоопарка, ему все сильнее чудится идущий оттуда неслышный зов. Даже скорее приказ! Немое повеление, которому он не может — или не хочет? — противостоять.
— Ну а почему бы и нет, в конце концов? — вслух произнес Сильвен, рассекая густые заросли анютиных глазок, словно спортсмен на соревнованиях по бегу с препятствиями.
Затем он оказался в Альпийском садике — удивительном природном анклаве, где ученые-ботаники воссоздали климатические условия разных уголков планеты. Словно переходя реку вброд по выступающим из воды камням, Сильвен обошел весь земной шар, сделав несколько шагов; при этом он машинально произносил про себя, как в детской считалке: «Фудзияма, Гималаи, Севанны, Пиренеи, Предальпы, Балканы, Аризона…»
Под ногами профессора как будто переворачивались страницы географического атласа. Мох, лишайник, голые скалы с искусственными расселинами… С каждым очередным шагом он оказывался в новой стране, как мифический гигант, обегающий землю.
Но Альпийский садик не был планетой, и путешествие закончилось у каменной стены.
Сильвен глубоко вздохнул и прижал к ней обе ладони.
По ту сторону стены был мир животных, который жил своей отдельной жизнью. Настоящей…
Профессор вполне мог обогнуть это препятствие и перепрыгнуть через турникет на входе. Но такой путь показался ему слишком легким, недостойным его детских воспоминаний.
«Такое место не заслуживает, чтобы я входил в него как заяц в метро!» — думал он, цепляясь за выступы грубых шероховатых камней.
Он снова вспомнил о Габриэлле: она обожала проникать в сад именно этим путем. Обычно она перелезала через стену первой, а Сильвен подстраховывал ее снизу.
И вот перед ним появился зоопарк.
— Мой дом, — прошептал он, спрыгнув по ту сторону стены, возле ряда клеток с хищниками.
Копы не могут в это поверить! Они оглядывают комнату выпученными глазами. Даже комиссар Паразиа ошеломлен.
Я начинаю лекцию:
— Принцип простой. В «Замке королевы Бланш» одиннадцать квартир. На каждую — по два экрана.
Один из копов подходит ближе к мониторам и смотрит на них так благоговейно, как будто перед ним — коллекционные гоночные автомобили.
— Такие же, как в министерстве!..
Я не могу удержаться, чтобы не похвастаться:
— Да, так и есть. Модель SONY V-GX 438 еще не поступила в продажу в Европе, но уже используется в системе видеонаблюдения наиболее важных правительственных зданий. Это истинное чудо технологии HD.
Я беру пульт, включаю один из мониторов и постепенно увеличиваю изображение. Мы видим пустую гостиную, потом журнальный столик, коробок спичек на нем…
— Эту систему изобрели по заказу NASA, — прибавляю я.
Полицейские застывают на месте.
— Охренеть!.. — наконец произносит один.
Я улыбаюсь, наслаждаясь произведенным эффектом. Я почти забываю, зачем они здесь.
Точно так же реагируют мои друзья, когда я привожу их сюда — хотя такое случается нечасто: это святилище заслуживает почтения! Я наслаждаюсь, видя на лицах копов изумление и недоверчивость.
— Так приятно погружаться в жизнь других людей… — признаюсь я и указываю на первый экран. — Вот месье Уэрво. Заканчивает один из своих кроссвордов… Потом он встанет с кресла, снимет халат, сменит пижаму, которую носил уже три дня, и ляжет спать. Перед сном он с четверть часа будет смотреть на фотографию жены. Иногда он даже плачет…
Произнося эти фразы нарочито равнодушным тоном, я наблюдаю за реакцией пяти мужчин и чувствую, что они приходят все в большее замешательство.
Второй экран.
— Это мадемуазель Гарнье. Она учительница музыки в консерватории Тринадцатого округа. Каждый вечер она слушает одну и ту же запись — свою игру, которую однажды передавали по радио, еще в семидесятые. И всегда аплодирует в конце. А потом убирает кассету в футляр, отделанный изнутри красным бархатом.
Один коп наклоняется почти вплотную к соседнему экрану, словно не верит своим глазам.
— А здесь у нас… Иван и Бернар.
Полицейские с каждой минутой выглядят все более смущенными. Вид двух стариков семидесяти лет с лишним, голых (если не считать кухонных фартуков), сидящих за столом и готовящихся приступить к трапезе — яйца всмятку, — повергает их в шок.
— Это невероятно! Они… как будто нарочно это делают!..
Тут я выдаю свою коронную фразу, которая неизбежно должна прозвучать в ходе любой подобной беседы:
— Если бы вы знали, до какой степени люди нуждаются в том, чтобы за ними наблюдали!.. Те, кто смотрит на них — я, вы, мы с вами, — заставляют их существовать. С персонажами в обычном телевизоре дело обстоит, в сущности, точно так же…
Полицейские вздрагивают: оба старика в этот момент одновременно поворачиваются и смотрят в объектив. Потом подмигивают и приветственно поднимают свои овальные чашечки для яиц, словно кубки.
— Но они… как будто знают, что мы их сейчас видим!
— Конечно знают, — отвечаю я таким тоном, как будто речь идет о чем-то само собой разумеющемся.
Полицейские пораженно молчат. Я продолжаю:
— К вашему сведению: я ничего этого не устанавливала. До того как мои родители купили «Замок королевы Бланш», тут была психиатрическая лечебница. Я только отремонтировала оборудование. Моим родителям наплевать: их почти никогда нет дома…
Комиссар хочет что-то сказать, но я его опережаю:
— Большинство наших жильцов были против того, чтобы в их квартирах оставались видеокамеры. Но демонтаж всего этого оборудования стоил бы кучу денег, потому что в каждой комнате — целая сложная система видеонаблюдения. Папа ограничился тем, что снизил жильцам арендную плату. Так или иначе, он не слишком нуждается в деньгах.
— Но это настоящий скандал! — с возмущением говорит комиссар Паразиа, быстро отворачиваясь от экрана, на котором видно, как пара занимается любовью.
Мужчина на экране бросает взгляд в объектив и выключает свет.
— Месье Брико и его новая подружка, — поясняю я.
— Это же вуайеризм!
— Я предпочитаю называть это «здоровым любопытством». Все эти люди согласились, чтобы за ними наблюдали. Можете проверить все арендные договоры. Там, в частности, оговорено, что эти кадры не транслируются публично и не сохраняются в записи. Только непосредственное наблюдение.
Паразиа снова хочет что-то сказать, но тут его взгляд падает на экран, где он видит гостиную в квартире Шовье. Жан и Надя по-прежнему сидят на диване. Он и она в слезах. Перед ними стоит переносная колыбелька сына, которую они машинально покачивают. Жан гладит Надю по голове и шепчет ей что-то утешительное. Однако на лице у обоих — полное отчаяние. На мгновение я даже немного теряюсь.
Их голоса, пронизанные болью, звучат из колонок:
— Не волнуйся, дорогая… Они его найдут.
— Перестань…
— Все будет хорошо… Говорю тебе: все будет хорошо…
Жан поднимает голову и смотрит в объектив:
— Полицейские расспрашивают малышку — может быть, она что-то видела…
После этих слов комиссар Паразиа, спохватившись, вспоминает, зачем он здесь. Он переводит на меня яростный взгляд и рычит:
— Но вы… ты… вообще, сколько тебе лет?
— Через неделю будет четырнадцать. А что?