Тайна Jardin des Plantes
Шрифт:
— Я горжусь тобой, ты знаешь?
Несмотря на все безумие этой сцены, Сильвен выглядит абсолютно безмятежным.
Он смотрит на меня с отцом пристально и в то же время благожелательно, словно все происходящее кажется ему совершенно нормальным, в порядке вещей!
К нему обращают бледное лицо все белые обезьяны; веки их опускаются, словно они хотят скрыть охватившие их эмоции.
Мама остается на месте и ничего не говорит, лишь смотрит на меня, и ее глаза полны признательности — ничего подобного я в ее взгляде раньше не замечала. Она сидит на небольшой каменной скамейке, поросшей мхом, и наблюдает за происходящим с нежностью ангела-хранителя, овеваемого бризом и залитого мягким светом. Никогда еще я не видела ее такой умиротворенной.
— Мама?.. Папа?.. — наконец выговариваю я дрожащим голосом. — Что… что вы здесь делаете?
Руки у меня дрожат, мысли в голове путаются.
Отец пристально смотрит на меня.
— Я… наверно, я сплю, — бормочу я, глядя на этот огромный лес, на бескрайнее озеро, на белых обезьян, внимательных и спокойных… и на мамину улыбку.
— Конечно, ты спишь, Тринитэ, — говорит отец. И, хлопнув в ладоши, с лукавым видом прибавляет: — Ведь ты, как и я, знаешь, что все есть сон…
— Эй, эй!..
Мой удивленный возглас наконец выводит Сильвена из оцепенения. Он, как и я, тоже видит, как все вокруг постепенно исчезает, рассеиваясь, словно мираж.
— Что происходит?! — произносит он возбужденно, обводя глазами поляну, деревья, озеро.
Отец приближается к Сильвену и, мягко прижимая к его лбу указательный палец, говорит:
— Ты недооцениваешь самые тайные, глубоко скрытые детали своего воображения, Сильвен Массон…
Вокруг нас что-то начинает происходить. Я пристально разглядываю идиллический пейзаж, пытаясь зафиксировать все элементы, все пропорции, но не могу уловить, где и как происходят перемены. Однако все вокруг действительно меняется.
— Кто сказал, что воображение — не орган созидания? — произносит с улыбкой отец. — Что это не мощнейший генератор образов?
Он указывает на огромную поляну, и все вдруг кажется мне более сияющим, более глубоким. Контуры деревьев становятся более четкими, сверкающее озеро — почти живым. Запахи усиливаются. Даже сама тишина этого подземного Эдема, кажется, издает неслышные звуки — разноцветные и осязаемые.
«Да, так и есть: разноцветные…» — говорю я себе, даже не пытаясь скрыть восхищение. Но в целом все остается почти неизменным.
— Вот видите, — отец торжествует, — ничто не изменилось бы, если бы не ваш взгляд. Вот в этом наша сила…
Как и он, я зачарованно смотрю на эту пленительную картину. Мне кажется, что у меня на глазах волшебные очки. Не то чтобы я вижу больше, но я вижу лучше. Я вижу все.
Если бы я захотела, то смогла бы увидеть все предметы насквозь: различить текущие под корой древесные соки, каждую косточку, каждую семечку, сердцевину, клетки… Мои глаза, как микроскоп, различают мельчайшие частицы — и в то же время воспринимают целое.
— Это… чудо! — пораженно шепчет Сильвен, поворачиваясь в разные стороны.
Белые обезьяны, сидящие у его ног, все так же молчаливы и спокойны. Они смотрят на Сильвена слегка заговорщически, словно говорят: «Теперь ты один из нас…»
Кажется, я единственная, кто пытается мыслить скептически.
— Это просто какой-то трюк!
— Разумеется, — подтверждает отец. — Наши глаза — это ведь, в сущности, тоже трюк. Разве восприятие — не хитроумная выдумка природы? Это как с твоими камерами: они воспроизводят перед тобой чужие жизни, которые ты считаешь реальными, — но это всего лишь трюк, ничего не существует. А галлюцинации особенно прекрасны, когда они коллективные!
— Я не понимаю…
— Все дело во внушении, в подготовке…
— Подготовке к чему?
— К апокалипсису, Тринитэ, — произносит отец холодным тоном. — Вот, например, взгляни на маму: в течение восьми месяцев, с тех пор как она написала свой роман-катастрофу, она готовила к ней умы своих читателей…
О чем это он?
— Гиацинта много лет мечтала опубликовать роман. И вот «SOS! Париж», подписанный именем Протея Маркомира, неожиданно стал сенсацией…
— ЧТО?!!
— Последней сенсацией, — прибавляет отец.
Я в полной растерянности поворачиваюсь к маме, по-прежнему сидящей на скамейке.
Она краснеет и опускает глаза.
Но как я могу поверить, что моя мама — настоящий автор романа «SOS! Париж»? Это немыслимо! Она в жизни не написала больше десяти страниц! Но может быть, все дело в магии отца?.. В чудесах этого подземного мира? Я ловлю себя на том, что уже готова принять любые объяснения…
— Маркомир был счастлив оказаться под софитами, — снова заговаривает отец. — Его абсолютно не смущала роль самозванца… — Словно читая лекцию, он продолжает: — Другими подобными марионетками были те, кто устраивал взрывы. Они не имели ничего общего с террористами. Обычные исполнители, которых мы научили обращаться со взрывными механизмами и которым дали все необходимые инструкции, чтобы бомбы взорвались в точно назначенное время…
Помолчав, отец бесстрастным тоном прибавляет:
— Как оно и случилось в Майо.
Мой отец — организатор прошлогодних терактов?! Мама — автор книги «SOS! Париж»?! Родители, которых я нахожу в пятистах метрах под землей, в каком-то невероятном мире? Нет, это не они! Это другие люди! Возможно, другие существа! Они приняли облик моих родителей, чтобы меня обмануть!
Однако голос отца я узнала бы из тысячи. И этот голос снова звучит:
— Что до меня, мне оставалось лишь нанести заключительный удар, чтобы воплотить образы. Образы, порожденные водой. Создать новую реальность, которая воцарилась бы после потопа…
Отец поворачивается к Сильвену. Тот не в силах произнести ни слова — настолько даже он поражен услышанным.
— Сильвен, — спрашивает отец, — как вы думаете, в чем состоит секрет картин, написанных Бюффоном? — И широким жестом обводит окружающий мир — с гордостью шекспировского Просперо.
И тут же я чувствую себя внезапно ослепшей и оглохшей. Словно все мои пять чувств одновременно испытали шок.
Все становится в два раза интенсивнее: краски, запахи, звуки. Кажется, я слышу, как пробиваются из-под земли травинки и шевелится мох… Деревья стонут под ветром. Их корни цепляются за землю. Камни полуразрушенной башни вздрагивают от щекотки плюща.