Тайна казачьего обоза
Шрифт:
Испытывая двоякое чувство, будто подглядывает в замочную скважину за тем, чем занимаются люди, Фёдор открыл не заклеенный конверт. Вынул вдвое сложенный тетрадный, в клетку, листок. Тем же почерком написано письмо. Содержание далеко не любовное.
„Дорогой партийный товарищ Вениамин Геннадьевич!
Отправляем вам новые экземпляры нашей боевой литературы. Распространите её среди наших товарищей. Объясните нашу роль в грядущих переменах. Работайте больше с массами. Разъясняйте населению, какая радостная и светлая жизнь их ждёт, когда будет покончено с самодержавием. Оно себя изжило в корне. Общество России и всего мира стоит на пороге больших перемен.
Проводя партийную работу, не теряйте бдительности. Полицейские ищейки ищут любой предлог, чтобы нас остановить, чтобы под любым видом влиться в наши ряды.
Соблюдайте осторожность и
Есть подозрения, их нужно перепроверить — нет дыма без огня! — в вашей ячейке есть предатель. Используя своё умение и опыт, постарайтесь его разоблачить.
Лишний раз не рискуйте. Вы для нас очень ценный человек. Берегите себя для будущих грандиозных дел обновлённой России.
В заключение повторюсь: соблюдайте осторожность и конспирацию!
С искренним партийным приветом Н.Н.“
Но более всего заинтересовала приписка. Она вызвала нежный трепет в душе. Мелкий, разборчивый почерк.
„P.S. Горячо любимый Венечка! Сильно соскучилась по тебе, по твоим сладким поцелуям и нежным словам. Едва наступит ночь, все мои мысли о тебе одном. Ничего не могу с собой поделать. И вижу явственно твоё лицо, суровую складку между бровей, наморщенный лоб, серьёзные глаза. Ты всегда стараешься выглядеть вдумчивым. Тебе к лицу солидность. Но я-то одна знаю, что в глубине души ты другой, чувствительный и чувственный. Я, наверно, пишу всякий вздор и глупости. Прости, это от избытка чувств. С нетерпением жду встречи.
Твоя…“
Ника вечером, ознакомившись с содержанием письма, заявила, что никакие революции и смуты, природные и техногенные катаклизмы не убьют в человеке желание любить и, благодаря этому возвышенному чувству, человечество просто обречено на бессмертие. Ох, ты, восхитился экспромтом жены Фёдор Витальевич, не кажется ли тебе, дорогая моя, что тебе следует попробовать себя в литературе. Ника неопределённо покачала головой и плавно перевела разговор в струю бизнеса. Полюбопытствовала, сколько можно выручить за газеты; уверена, деньги приличные. Нужно выставить газеты на аукцион. Желательно, „Sotheby“ s». Других авторитетных аукционных домов в мире не существует. «Вот с этим хочу тебя огорчить, — огорошил супругу Фёдор Витальевич, — у меня на этот счёт несколько иные намерения». И поделился с Никой.
Во-первых, поставлю стенды во всех общественных местах, внутри размещу в развороте найденные газеты; прежде, в советские времена так население имело возможность ознакомиться с новостями. В библиотеках, кинотеатрах. Улицы исключены. Духовная деградация общества не позволяет это делать, в людях проснулись варварство и вандализм. Во-вторых, подарю по одному экземпляру в администрацию президента и города. Чувствую, в будущем это даст дивиденды. И, наконец, как бизнесмен, я должен проявлять благотворительность. Моя находка — это история нашего города, края и государства. Предоставление бесплатного доступа масс к этим ценным документам истории — это духовные инвестиции нашей семьи в общую историю нашей Родины — России.
— Ты пафосен, Федя! — констатировала Ника, — как обстоят дела с охранным бюро?
— Отлично! — отозвался Федя. — Провёл собеседование с претендентами. Выбрал десяток. Один, бывший контрактник, тянет на старшего смены. А там посмотрим.
Утро выдалось на редкость тёплым.
Лёгкий бриз игрался с листвой. Она передавала ему, шепелявя, последние сплетни. На чистом небе ярко сияло солнце.
Море спокойно. В сизо-матовой дымке теряется горизонт. Едва заметные волны мерно качают пришвартованные у пристани для частных судов яхты богатых людей. Отличаясь друг от друга имеющимися наворотами в виде мини-подлодок, вертолётных площадок, хромированными деталями отделки, слепящими глаза отражёнными лучиками солнечного света, и надраенных до зеркального блеска медных рынд с выгравированным по окружности названием судна. Эти мини-лайнеры не отличались цветом — жемчужно-белое покрытие корпуса делало эти творения рук человеческих похожими на огромных белых чаек…
Приехав на «материк» (так по привычке называл Витя континентальную часть суши) по делам бизнеса. Недавно вошёл в долю одного акционерного банка, владельцем которого оказался давний кореш по «малолетке».
Почти четверть века они не виделись. И, если бы не изменчивая судьба, повернувшаяся к Вите лицом, он своего кореша так никогда бы больше в своей жизни не повстречал, после «малолетки» всего один раз их бродяжьи пути перекрестились в «славном городе Ростове-на-Дону». Но месяц
В голове Вити Рябого стрельнуло. Ну как же он мог не признать… и пошёл навстречу мужчине, также широко расставив руки, возбуждённо говоря: — Сеня! Пузо! Каким ветром, бродяга!
Пузо предложил отметить встречу в одном из многочисленных ресторанов, расположенных внутри и снаружи, на веранде, гипера. Щелкнул сухо пальцами, дал каждой из девиц по кредитке и, ласково похлопав каждую ниже спины, отправил прогуляться по магазинам. Поймав удивлённый взгляд Рябого, пожал плечами и объяснил, что это дочки. Приёмные.
Выбрали небольшой итальянский ресторанчик с чудным названием «Oyster». «Кормят вкусно и порции большие, — сказал он после того, как сделали заказ подошедшему официанту, высокому тощему мужчине со щеточкой чёрных усов на высохшем загорелом лице. — Почти как дома». В последней фразе Витя Рябой уловил в голосе кореша едва заметную грустную интонацию. Заказ принесли быстро. Пузо разлил по бокалам вино. Морепродукты и прочая морская живность не вяжутся с кошерной пищей, намекнул Витя на национальную принадлежность кореша. Сеня Пузо усмехнулся и сказал, что если бы он был ортодоксальным евреем, то сейчас читал бы где-то Тору и носил пейсы, а излишняя полнота, — помнишь наверняка, худобой даже на скудных зоновских пайках не отличался, — последствия болезни. Доктора рекомендуют простую растительную пищу. И ни капли алкоголя. «Ну, вот, скажи, Рябой, — в лицо горячо дохнул Пузо, — как себе представить русского человека без ста грамм на обед?»
За накрытым белой льняной скатертью круглым столиком поглощая блюда из морепродуктов под сухое белое вино, они обменялись новостями за прошедшие годы. Правда, в отличие от Пуза, скопившего капитал рэкетом и перепродажей валюты в «тревожные девяностые», Витя не выдал истинной причины внезапного обогащения. Сообщил, что поднялся в неспокойное время, будучи соучредителем сети казино. И так, по мелочи. Наскрёб и купил островок. Ближе к солнцу и экватору. Устал от девяти месяцев зимы и короткого лета. Пузо поинтересовался, куда и во что Рябой здесь вложил средства, помимо приобретённого острова — благоразумное вложение, похвалил он. Витя признался, что ни во что, так как нужных знакомств у него здесь нет, да и, пожалуй, не будет. Пузо правдоподобно заохал. «Ты, чо, братан, в натуре! — воскликнул он, — сейчас покумекаем». Одним махом, из голышка осушил бутылку с остатками вина и крикнул, чтобы принесли ещё, да побольше. Затем задумался, собрав в горсть лоснящуюся от жира кожу лица. Эффективность любого номера в том, что длится всего секунды. Прищуренные глазки Пузо хитро блестели. Шевельнув левой бровью, он позвонил по мобильнику и, не стесняясь выражений, а уж посетителей тем более, громко с кем-то поговорил. «Десять лямов евро, — отключил Пузо телефон, — твой взнос в моё дело. Ты в составе акционеров. Ну, из этого все вытекающие последствия: дивиденды, прелести мира, спокойная жизнь». Предложение кореша Витю не потрясло. Вся предыдущая жизнь, как способ закаливания, то в холодную купель, то в горячую. Спросил, есть ли время на размышление, и, услышав, отсчёт пошёл, тут же согласился. «Тогда по рукам!» — сказали они в унисон. Пожали руки, и Витя с Пузо вусмерть упились вином.
На следующий день у нотариуса Витя Рябой в присутствии Сени Пузо подписал все необходимые документы.
Возле трапа Витю встретил капитан, высокий загорелый мужчина во всём белом, от туфель до фуражки. На приятном лице светилась улыбка. Привычным жестом приложил руку к козырьку фуражки. Витя приложил руку к виску, поинтересовался, как дела. Капитан, сильно морщась, подыскивая слова, старательно произнёс на ломаном русском «Всё нищьтяк, un monsieur un Victor!» Ништякать он научился у Вити, очень ему понравилось это слово, но произносил его, сильно смягчая звук «ща». «Ну, раз нищьтяк, — передразнил, смеясь, Витя, — тогда, cap, заводи мотор. Едем домой».