Тайна казачьего обоза
Шрифт:
Витя громко хлопнул — звук получился отчётливый и сильный — мокрыми ладонями.
Возле бассейна возник официант.
«Дружочек, водочки холодной принеси! — взмолился Витя, — безо льда!»
Незаметно склонив голову, официант исчез и вернулся с литровым графином водки и рюмкой на подносе. Витя осуждающе посмотрел на рюмку. «Неси-ка, мил друг, гранёные стаканы из моей домашней коллекции. На всех. — Сказал Витя. — В России водку принято пить стаканами».
Если стакан водки подействовал на Витю, как лекарство от хандры и скуки, то ударная доза крепкого напитка баллистической ракетой сбила
Устало взглянув на одалисок, Витя флегматично закусил солёным огурцом. Повторил выпивку, с на десяток градусов поднятым настроением аппетитно съел мясо и снова улёгся на матрас.
Мысли его потекли в направлении Родины. «С чего она начинается? — подумал расслабленно он, — уж точно не возле стойки паспортного контроля в аэропорту».
Плавая на матрасе, используя ладони вместо вёсел, он мечтал о том, что было бы интересно узнать, маленькая занозка кольнула сердце, как там дела в родной Якутии. Ему остро, вынь да положи, захотелось прямо сейчас оказаться дома, на даче. Вот он подбросил дровец в камин, утолив его голод. Посмотрел на заснеженный двор. «Прогуляюсь-ка я по лесу!» Оделся потеплее. На ноги оленьи унты. На голову лисью шапку, норка в лесу, как валенки на пляже. Через открытую дверь в дом ворвался зимний воздух, серыми клубами стелясь по полу. Витя вышел на крыльцо. Под весом хозяина привычным скрипом отозвались доски. «Расшатались, — по-хозяйски подумал он, — надо весной укрепить». Втянул носом глубоко в грудь морозный колкий раскалённый воздух…
Из мира грёз, ой, как некстати, вывела kiska-мулатка. Смущённо улыбаясь, она протянула ему мобильник. «В эти дальние края, вновь и вновь приеду я», разрывался он установленным рингтоном. Мулатка пожала плечами, когда Витя спросил, кто звонит, и вернулась на бортик.
Он посмотрел на экран. Номер не определён. Удивился. Прокашлялся, нажал «ответ» и уверенно произнёс «Да!». И непроизвольно вздрогнул телом, услышав из трубки знакомый голос, кисть безвольно разжалась. Тихо булькнув, телефон опустился на дно бассейна.
Сердце Вити быстро забилось. Давно забытый нервный озноб покрыл тело маленькими пупырышками. Противно закололо в затылке.
С другим телефоном, раздражённо плюющимся раздражёнными звонками, спешила от борта kiska-итальянка.
Совладав с волнением, Витя взял телефон.
— Yes!
— I do not hear gladness in voice [30] !
— Что вы, напротив, очень рад!
— Не желаете ли приехать в гости к старому другу?
Витя чуть не сорвался, что лучше к волку в пасть, но благоразумно промолчал.
30
Не слышу радости в голосе (англ.)
— Допустим, через пару часиков.
— Горю от нетерпения! — не сдержался Витя.
На другом конце связи оценили юмор и сарказм.
— Вы это бросьте, гореть, дорогой вы наш. Пусть горят дрова в камине. —
Витя Рябой нехотя открыл глаза.
«Finita la siesta».
Космической пустотой его наполнила необъяснимая усталость.
Вечернее солнце раскалённым телом нанизывалось на острые пики елей сопок Хатынг-Юряха.
Дождь разразился в полночь.
Поначалу где-то далеко ломился в чьи-то двери гром, гулко звенела деревянная мембрана. Затем поднялся ветер. Первая попытка имела успех — он всего-то провёл ладонью по верхушкам деревьев и они отозвались на неприхотливую ласку. Вторая и последующие, страх божий, это испытание на прочность корневой системы леса и синтетического материала палатки.
И — ливень! Безо всяких прелюдий: — А ты меня любишь? — Ага!
Сырость моментально пропитала воздух в палатке.
Всю ночь напролёт Эдуард Алексеевич не смыкал глаз. Прислушивался к бушующей снаружи стихии, смотрел на колеблемые ветром стенки летнего жилья; и внимательно следил за Петром: когда он открывал глаза, поил лечебным настоем и ненавязчиво спрашивал, где он видел скульптуру прыгающего тигра. Но всякий раз Петя что-то несвязно бормотал и неопределённо махал рукой.
Природа сжалилась над человеком.
Под утро ливень перешёл в мелкий дождик. На час-другой Эдуард Алексеевич, удостоверившись, что с Петром всё в порядке, забылся лёгким сном, сидя в раскладном кресле.
Разбудил его Шмидт.
— Ну, как вам это нравится? — ввалился в палатку он вместе с каплями дождя.
Косиндо проморгался и посмотрел на вошедшего.
— Что?
— Дождь!
— Дождь?
— Именно — дождь! В который раз погода вносит корректуру в наши планы.
— Который час? — спросил Косиндо, оглядываясь на Петра, не разбудил ли его ранний визит Шмидта.
— Шесть утра, — ответил Шмидт и вдруг положил руку на сердце. — Ой, Эдуард Алексеевич, простите! Вы, наверно, спали…
— Пустяки.
— Полноте! Ещё раз — простите. Кстати, как наш больной?
Косиндо посмотрел на мирно сопящего во сне юношу.
— Думаю, улучшилось. Проснётся, узнаем точнее.
Досада раздирала само существо Алексея Оттовича. Дождь действовал на нервы. Стук капель по пологу палатки говорил о бессилии человека перед стихией, как бы его там ни распирала гордыня, вот, мол, я какой, и в космос летаю, и геном чего-то там расшифровал, тайну пирамид через год другой расщелкаю, как грецкие орехи…
Беспомощность накатывала волнами и лучше не становилось.
Он удручённо посмотрел на себя в карманное зеркальце. Глядя на своё отражение, шмыгнул носом и произнёс, что, получил щелчок по носу.
Настроение поднялось по возвращении от кладовщика. Он сообщил, что у Пети наметилось улучшение состояния. Да он и сам заметил лёгкий румянец на лице юноши; вчера он выглядел намного не презентабельно.
«Что ни говори, — подумал Алексей Оттович, — в какого китайца ни ткни пальцем, попадёшь в лекаря. Ещё бы, столько тысяч лет экспериментов над собой подобными должны были закончиться чем-то хорошим».