Тайна Кира Великого

Смирнов Сергей Анатольевич

Там широкая — для трех человек — лестница спуска­лась в нижнюю половину дворца. По одну сторону от ле­стницы виднелась часть галереи и два ее угла. В ближайшем углу, то есть у верхней ступени, стояла бронзовая тренога с масляным светильником, а рядом с ним, на низеньком стульчике, дремал безбородый страж-евнух, у которого с пояса свисали ножны с коротким мечом.

По закону симметрии на противоположном конце пло­щадки, не видном в дверную щелку, полагалось быть второй треноге и дремать второму евнуху. Глазомер и чутье под­сказывали, что расстояние между стражами — шагов два­дцать. Это означало, что по

соседству с этой дверью на­верняка есть двери, ведущие в другие комнаты.

Только я вновь натянул повязку себе на нос, чтобы вернуться назад, как евнух встрепенулся на своем стульчике, и огонек светильника тревожно вздрогнул.

Взгляд мой скакнул к окошку, под которым сидел стражник,— уж куда быстрее, чем сам евнух поднялся на ноги и повернулся лицом к перепонке из бычьего пузыря, которой было затянуто окно. Верно, ему что-то послы­шалось.

В тот же миг копье пронзило извне перепонку и во­ткнулось евнуху в лицо.

Мне пришлось отдать соперникам еще несколько мгно­вений. Второй стражник двинулся на помощь к первому еще до смертельного удара. Он шел не торопясь, но, когда удар копья поразил его напарника, вскрикнул и бросился со всех ног к лестнице. Едва он приблизился к двери, как я распахнул ее, ухватил евнуха за пояс, дернул на себя и на острие своего кинжала, а в следующий миг толкнул обмякшее тело в отхожее место.

Тем временем один чужак успел проникнуть во дворец, а другой уже просовывал голову в окошко.

Первый, едва я появился на свету, замахнулся было в меня одним из своих кинжалов, но поостерегся. То ли побоялся лишнего шума при промахе, то ли решил сохра­нить в руках оба своих жала.

Наши тени сошлись в безмолвной схватке раньше нас. Мой противник, одетый лишь в анаксариды, а по виду арамей, двигался очень умело, качаясь, как паук, и уходя от боковых ударов. Сам он успел махнуть кинжалом дважды и даже поцарапал мне предплечье. Но я воспользовался его коротким отступлением и, качнувшись назад, метнул в него железный обоюдоострый шип. Острие вонзилось в солнечное сплетение.

Добив врага одним ударом и удержав его за волосы, чтобы не падал с грохотом на пол, я успел оттолкнуть ногой второго, который уже успел пробраться во дворец целиком. Он отлетел к стене, но тут же выдернул копье из убитого евнуха и вновь напал на меня.

Увернувшись от острия и схватившись за древко, я дер­нул врага на себя. Но в тот же миг у меня в тылу послы­шалось очень опасное движение. Закон симметрии оказался против меня. Я не поспевал за всеми и не мог раздвоиться. Только качнулся в сторону, избегая прямого удара в спину и нанося «копьеносцу» передо мной слабый, слишком про­тяженный укол сбоку под ребра.

За моими плечами послышался мощный, рубящий вы­дох тяжкого лезвия, и меня опахнуло теплом. Раздался звон­кий удар об пол.

Я развернулся волчком, выставляя копье для резкого, короткого укола.

Прямо на меня падало обезглавленное тело.

Я невольно отступил на шаг, и тело рухнуло к моим ногам.

Краем взора я заметил откатившуюся голову, за которой по полу протянулся багровый хвост.

И ту голову с ужасом узнал. Она принадлежала Нар­циссу, одному из лучших учеников Скамандра и моему приятелю по школе. Сладкоголосому Нарциссу принадле­жала та голова! Значит, сам Скамандр послал его мне во­след —

убить меня ударом в спину!

Рука Нарцисса все еще вздрагивала, сжимая рукоятку кинжала.

Я только что был сгустком огня — и сразу превратился в холодный камень. Пальцы мои онемели, будто я сделался стоячим трупом. Трупом — хоть и не достало меня острие.

Передо мной был царь персов Кир.

Он стоял, пригнувшись и расставив крепкие ноги, и держал в опущенной правой руке короткий, слегка изо­гнутый меч. Он пристально смотрел на меня.

На нем висел только просторный шерстяной хитон с рукавами до плеч. Хитон едва скрывал его срамное место, и прямо против срамного места край одежды был чуть замаран брызгами крови.

Первый и последний раз в своей жизни видел его голые ноги — немного кривые, потому уменьшавшие рост, очень жилистые, покрытые густым рыжеватым волосом.

Царь Кир стоял против меня и смотрел мне прямо в глаза.

В эти мгновения уже грохотала лестница под ногами стражников, бежавших наверх спасать своего повелителя, уже мелькали новые огни.

Я успел бы поразить Кира в любую из смертельных точек — в печень, в сердце, в шею или в глаз. Успел бы проткнуть его, убить его и один раз, и дважды, и трижды. И полагаю, даже успел бы спастись сам, ведь до окошка оставалось рукой подать. Но ведь не только Анхуз-коновал, но и сам Кратон из Милета сделался трупом, пусть с копьем и кинжалом в руках. Только ступни еще чувствовали тепло, но — чужое тепло, что еще выплескивалось с кровью из чужого тела, распростертого на полу.

В светлых глазах царя гор я не видел гнева. Только — покой и власть. Тот покой и ту власть, которую видишь, глядя на далекую горную вершину.

И руки мои вдруг потеплели, и пальцы ожили.

И мои пальцы отпустили и копье и кинжал. Оружие со звоном упало.

Воины уже обступили своего повелителя, и полдюжины копий загородили царя персов.

Кир вполголоса проронил одно слово — и копья не пронзили меня насквозь. То слово значило: «Живой!»

Мы были квиты.

Два копья уперлись остриями мне в пах, одно — в кадык. Получилось, что я смотрю на царя сверху вниз. Все силы ^я отдал тому, чтобы не отвести глаз.

И вдруг словно молния ударила в меня — и разразился гром.

Мы оба разом захохотали.

И от смеха я ожил весь и порезал-таки шею об острие копья, но не заметил боли. Воин же с испугом отстранил оружие.

Мы с царем смеялись долго. Огни светильников заис­крились у меня перед глазами, и все поплыло вокруг.

А потом мы оба перевели дух, и он спокойно, едва ли не по-дружески вопросил меня на арамейском наречии:

— Что ты здесь делаешь, вижу. Ответь, что должен был сделать. Убить убийц или царя?

Я отвечал правду и наслаждался этим:

— Царь! Я пришел убить тебя, но сначала — убить твоих убийц.

Произнося эти слова, я впервые чувствовал в себе не­описуемую полноту жизни и необъятную силу.

— Говоришь правду, вижу,— кивнул царь персов, не сво­дя с меня глаз.— Зачем?

— Чтобы оставить их позади.

— Не о том спрашиваю.

— Такова моя служба, и таков мой заработок.

— Довольно,— снова кивнул царь персов,— Остынь. Ос­туди свою память. Ночь еще не кончилась. Эта ночь будет долгой.