Тайна Кира Великого

Смирнов Сергей Анатольевич

Нелепый замысел. Нелепый поход. Нелепый поворот судьбы. «Разве не так?» — мог бы спросить сам Кир, как любил он спрашивать своих советников.

Немало стратегов и просто рассудительных людей пы­тались понять причину, побудившую Кира двинуться на кочевников и совершить в своих военных действиях не­сколько очень грубых ошибок.

Некоторые утверждают, что персидский царь никогда не был силен в военном деле. Может, и так. Однако он держал прекрасных военачальников и, как никто иной сре­ди властителей, умел прислушиваться к дельным советам.

Иные убеждены, что Кир долго собирался захватить Египет и наконец собрался,

а для войны на Западе ему нужно было обезопасить восточные пределы от вторжения степных варваров. Я всегда спрашивал этих «мудрецов»; «Неужто Киру надо было дожидаться старости, чтобы у него возникло желание обладать дряхлым Египтом?» Умники не могут ответить на мой вопрос, и тогда я задаю им еще два: «Не легче ли было Киру победить кочевников, когда он только что вступил в Вавилон и во все стороны света волнами растеклись слухи о нем как о непобедимом двуликом великане с золотой головой? И не проще ли было ему, бывалому охотнику, заманить дикие табуны в пределы Парфии и там обуздать их, нежели гоняться за ними по голым землям?» Ведь так поступил некогда со скифами мидийский царь Киаксар, избежавший потерь в своем войске, и вы не найдете и не вспомните ни одного властителя, кто более Пастыря старался беречь своих воинов. Умники только разводят руками.

Третьи упрямо повторяют: «Кир хотел завоевать весь мир и покорить все народы, вот и дошел черед до массагетов». Этим я вовсе не задаю никаких вопросов, а только вспоминаю про себя слова моего друга Гераклита: «Того, кто хочет обладать всем миром, всегда губит спешка, ибо его союзником может стать только вечность». Напомню, что царю Киру в год захвата Вавилона шел уже пятьдесят четвертый год.

Спросят меня самого: «Так, значит, только ты, Кратон, знаешь, почему царь Кир пошел войной на массагетов и нелепо погубил в битве и свое войско, и самого себя?»

Я много думал об этом и пришел к выводу, что вовсе ответа не знаю и потому мне предпочтительно молчать. Однако таинственный посланник Азелек рьяно утверж­дал, что лишь мне одному доступна правда о смерти царя Кира. Поэтому на пергаменте, который он принес мне, я все же осмелюсь описать последние события из жизни царя таким образом, как если бы знал ясный ответ на этот вопрос.

Однажды царь Кир вышел к своим подданным в белых траурных одеждах, и великий плач разнесся по всему цар­ству. Умерла его супруга Кассандана, которую он очень любил и которую никто, кроме него, не видел.

В тот год, после смерти Кассанданы, он подолгу стоял на стенах Вавилона, обратив свой взор в сторону скифских пустынь. В тот год, я полагаю, он и задумал двинуться на скифов.

Кир никогда не приближал меня к себе, однако всегда заботился о моей судьбе. Когда в Вавилоне я поднялся на ноги и вновь смог крепко держать правой рукой поводья или оружие, царь отправил меня не в Ионию, а на другой край своей державы — в Бактрию: в помощь Гистаспу (на самом же деле — для того, чтобы сообщать о действиях и настроениях своего брата). Так он спас меня от убийствен­ного пьянства, поскольку знать и чиновники в Бактрии вели куда более умеренную жизнь.

В те годы я достаточно близко сошелся с Гистаспом. Этот спокойный и мудрый человек, не любящий славы и лишних волнений, верно, проживет до ста лет. И странное дело: его сын Дарий по внешности и характеру всегда более походил на Кира, своего дядю, нежели на своего отца.

Нам

хватало на вечер всего одного кувшина сладкого согдианского вина, гревшего кровь и смягчавшего чувства. Как последователь Зороастра, брат персидского царя любил повествовать о великой войне Света против Тьмы, Добра против Зла, справедливого бога Ахурамазды и его чистых духов против лживого Аримана и его демонов. «Когда-ни­будь очистительный огонь испепелит вселенную, проник­нутую Злом,— говорил он,— а затем Ахурамазда воссоздаст справедливый мир, в котором уже не будет ни лжи, ни смерти, и пошлет души праведников населить новую землю под новыми небесами».

Жители Бактрии всегда считали степных варваров воп­лощением злобных стихий. Даже тех скифов, с которыми мирно торговали. Так говорил о них и Гистасп: «Эти скифы не построили ни одного города и не вспахали ни одной борозды. От них можно ждать только разрушения и смерти. Временами злые духи вселяются в них, и тогда их орды гибельным вихрем проносятся по цветущим стра­нам».

Я вспоминал Азелек. Тогда странное, противоречивое чувство охватывало мою душу и заставляло тяжело вздох­нуть.

В ту пору массагетами повелевала царица Томирис. В восточных сатрапиях державы это имя знали все. Меньшее число людей знало, что у Томирис есть младшая сестра, которую зовут Азелек. Совсем немногие знали, что у Азелек есть дочь, Сартис. Всего четверым было известно, кто отец этой девушки.

И вот однажды, подобно стойкому западному ветру, в Бактрию потянулись вести о том, что Кир, царь Вавилона, царь стран, собирает большое войско, чтобы двинуться на скифов и завоевать кочевых варваров вместе с их бескрай­ними пустынями.

— Полагаю, что мой брат исполняет волю Ахурамазды,— сказал Гистасп после долгих раздумий.

— Значит, по наущению Ахурамазды царь упреждает тот день, когда темные духи сойдут на землю и вселятся в скифов? — спросил я Гистаспа.

— Это было бы лучшим объяснением желаний моего брата,— сказал Гистасп.

«Во всяком случае, настало время, когда царь начал опасаться за жизнь своей дочери,— подумал я.— Опасения оправданны, если он все больше сомневается в своем сыне».

Чем ближе подходил Кир со своим великим войском к пределам Бактрии и Согдианы, тем большее воодушев­ление поднималось среди жителей этих стран. Все принимали персидского царя за посланца Ахурамазды, которому надлежит покорить всех кочевников и навсегда избавить мир от губительного вихря пустынь. Даже осторожный Гистасп впервые начал считать войну делом совершенно не­обходимым и неизбежным.

Меня же впервые обуревали недобрые предчувствия.

И вот однажды ночью мне приснилось, будто я сам охочусь на огромного вепря и загоняю зверя в ущелье, откуда тому нет никакого выхода. Попав в ловушку и упе­ревшись в каменную стену, вепрь поворачивается ко мне, а я вдруг осознаю, что преследовал его, не имея при себе никакого оружия. Однако при этом чувствую, что за мной по пятам следует Азелек. Отступать стыдно. Я спускаюсь с коня и, как некогда Кир, медленно иду навстречу вепрю, веря в то, что, как только зверь бросится на меня, Азелек спустит тетиву и стрела, попав вепрю точно в глаз, поразит его насмерть. И вот когда до вепря, оскалившего пасть, остается всего несколько шагов, я невольно оборачиваюсь и замечаю, что в ущелье пусто. Я один. Нет Азелек. И значит, нет ни помощи, ни спасения.