Тайна кода да Винчи
Шрифт:
Макиавелли послушно сделал несколько шагов к выходу.
— Простите меня, мессере Никколо, — остановил его Леонардо, — но мне сейчас не хочется никого видеть и разговаривать.
Секретарь остановился, с тревогой глядя на своего друга.
— Прощайте, — сухо сказал тот и быстро ушел.
Глава XXXIX
ВИТРУВИАНСКИЙ ЧЕЛОВЕК
— Витрувианский человек» — это что-то знакомое. Или я путаю? — спросил я у Дика, глядя в след удаляющимся студентам.
— Нет,
— Распятого на кресте материи и колесованного духом… — повторил я слова долговязого преподавателя, столь тщетно, столь благородно и, видимо, столь же безрезультатно стучащегося в души своих студентов. — И что мы будем делать в этой трапезной?…
— Не знаю, — ответил Дик. — Но ты ведь здесь не был?
— Нет, не был. Когда я был студентом, мы тоже ездили в Италию. Но «Тайная Вечеря», если мне не изменяет память, была закрыта на реставрацию.
— Очень может быть, — кивнул головой Дик.
— И все же, Дик, как эта экскурсия прольет свет на причины случившегося?
— Ибици груэс, — ответил Дик.
— Что — ибици груэс? — разозлился я.
— В какой-то момент появятся журавли, — Дик пожал плечами.
— Здесь?!
— Это неизвестно. Но где-то же они должны появиться. Почему не здесь?
— Ну, Дик, знаешь… — раздраженно выпалил я. — Если так рассуждать, то можно вообще не двигаться с места и рассчитывать на то, что журавли все равно рано или поздно покажутся в небе. Но ведь это же глупо! Меня, может быть, уже Интерпол с собаками разыскивает…
— Тогда тебе тем более нужно быть здесь, — Дик улыбнулся.
— Почему?!
— Ну кто, скажи на милость, догадается искать тебя в монастыре Санта-Мария в Милане?
— Дик, ты все шутишь! А я серьезно! Нужно же что-то делать! Я устал от неопределенности. Ты подумай сам — я не сделал ничего предосудительного, а со мной стали обходиться так, словно я закоренелый преступник, совершивший тяжкое преступление! У меня сорвалась сделка, которая бы обеспечила меня на всю жизнь! Я даже не могу появиться в собственном офисе! Я как беглый каторжник! А ты шутишь и рассуждаешь так, словно бы ничего, ровным счетом ничего не случилось.
— О'кей! У тебя есть другие предложения? — Дик посмотрел на меня спокойно и сдержанно.
— Нет, — сказал я, чуть помедлив.
— И чего тогда? — улыбнулся Дик. — Я понимаю, что ты волнуешься. Но что я могу поделать? У тебя есть конверт со штампом Милана, и все. Мы добрались до Милана. Никакой другой информации у нас нет. Каким должен быть наш следующий шаг? Оказаться в месте, которое более всего связано с Леонардо, потому что именно его автографы на конверте, именно его портрет на марке. Может быть, конечно, я и предлагаю какую-то глупость. Но это та глупость, которой я располагаю. Если у тебя появится какая-нибудь «сумасшедшая мысль», я с удовольствием ее выслушаю, приму к сведению и буду действовать соответствующим образом. Но ведь ее нет…
— Это как сон? Может, я сплю?
— Я стал подозрительно часто тебе сниться! — рассмеялся Дик.
— Да,
— А ты ходил к психоаналитику? — Дик явно не ожидал от меня такого.
— Ну, ходил, — нехотя ответил я.
— Не могу поверить, — в словах Дика прозвучало и уважение к моему поступку, и сомнение. — Это тебе помогло?
— Помогло? — задумался я. — Наверное, помогло. Я понял, что всю жизнь вел себя как последний эгоист.
Дик как-то странно улыбнулся — с горечью, но доброжелательно и сочувственно. Кому-кому, а Дику мой эгоизм был знаком не понаслышке.
— Результат не ахти. Но тоже результат, — дипломатично заметил он. — Ну ладно, пойдем ко входу. Время нашей группы.
— Ибици груэс… — тихо прошептал я.
Глава XL
ПОРТРЕТ
Быстро дойдя до дома, Леонардо закрылся в своей спальне, открыл записную книжку и стал быстро покрывать ее страницы длинными колонками вычислений, пытаясь найти математическое выражение идеальных пропорций лица.
Потом, медленно водя рукой, словно она действовала сама, не подчиняясь его воле, медленно записал на полях: «Оглядываясь назад, не вижу ничего, кроме сожалений и разочарований. Потрачено столько сил, и почти ничего не сделано».
Леонардо снова взял зеркало и поднес к своему лицу. Потом стал искать в своем огромном архиве рисунок, сделанный им когда-то давно. Эскиз к голове ангела на картине Верроккьо «Крещение Христа». То был автопортрет тридцатилетней давности.
Потом он нашел еще один рисунок времен службы у герцога Сфорца. Неясный, быстрый набросок углем. Лицо вполоборота. Жесткое, с крепко сжатыми губами. Леонардо механически отметил определенное сходство с Буонаротти. Многого хотелось, все удавалось… Последняя встреча с матерью все изменила. Она стала водоразделом его жизни. С того дня он более не свободен. Он должен оберегать Панчифику…
Да Винчи опять взял зеркало. Уголки его рта и глаз опустились. От носа к подбородку бежали длинные глубокие морщины. Кожа лица утратила нежность и упругость. В бороде и волосах появилась проседь.
А теперь и его величие творца померкло, раздавленное тенью колосса Микеланджело. Время пролетело незаметно. Леонардо снова погрузился в математические расчеты. Как обычно поступал в минуты тоски или тревоги.
Около полуночи вошел Салаино. Он был в одной шелковой рубашке и бархатных штанах, сплошь покрытыми винными пятнами. Андре был сильно пьян.
Он развязно стянул с себя рубашку, обнял своего учителя сзади за плечи и прижался щекой к его уху:
— Три дня назад я взял у вас пятьдесят дукатов. Надеюсь, вы не сердитесь?
— Хорошо погуляли? — сухо спросил Леонардо.
— Хорошо. Хотите, завтра поедем кататься? У восточной границы Флоренции стоит бродячий цирк. Есть уроды. Вам понравятся.
— Нет, мне не хочется.
— Мне остаться?
— Нет.
— Позвать кого-нибудь другого?
— Нет.
Салаино пожал плечами и ушел спать.