Тайна королевы Елизаветы
Шрифт:
Гель испугался, холод закрался в его душу.
– Если ваше величество хоть на секунду можете сомневаться в том, что сердце дворянина принадлежит вам не всецело, умоляю вас позвать стражу, и пусть возьмут меня.
– Нет, – ответила Елизавета, тронутая его словами и поверившая в его искренность, – я говорила это не потому, что я так думаю, но потому, что другие могли бы это думать. Теперь, когда мне кажется, что я поняла вас, я решила дать вам поручение, которое может исполнить только такой человек, как вы, то есть человек, никому не известный при дворе и могущий исполнить мое поручение так, что никто не заподозрит, что оно исходит от меня. Я как раз думала о том, где бы мне найти такого человека, когда увидела вас, и расположение духа у меня было не особенно блестящее, как вы уже имели случай убедиться.
– Служить вашему величеству – величайшее для меня счастье, – живо заметил Гель, и действительно он испытывал
– Но все же вы мне не объяснили, как вы попали в мой сад, – сказала королева.
– Я помню, что произошла ссора в одной из таверн, где я был, – сказал Гель задумчиво, стараясь припомнить все перипетии прошедшей ночи. – Затем я очутился один на улице с капитаном Боттлем, тут произошел какой-то прискорбный случай, и затем я, кажется, заблудился и остался на улице совершенно один. Потом, помню, я шел, поддерживаемый кем-то с двух сторон, и вдруг я, кажется, упал и потерял сознание. Что было дальше, не помню, впрочем, нет, почему-то мне кажется, тот плотник в конце сада каким-то образом замешан в происшествиях этой ночи.
Плотник действительно в эту минуту оказался в конце аллеи, где стоял Мерриот с королевой; он намеревался приступить к исправлению решетки вокруг одного из боскетов.
Королева, которая, когда надо, могла быть самой церемонной из всех монархов на свете, теперь прямо приступила к делу: она слегка кашлянула и этим обратила на себя внимание рабочего; он посмотрел на нее и упал на колени, узнав королеву. Та поманила его к себе, он подполз на коленях и продолжал стоять так, пока королева не обратилась к нему. Гель тоже стоял на коленях, так как обыкновенно королева требовала, чтобы говорящие с ней находились в коленопреклоненном положении.
– Вы знаете этого молодого человека? – спросила Елизавета таким спокойным тоном, что невольно и плотник слегка ободрился и рассказал дрожащим голосом, как они пошутили с товарищами и провели этого господина в сад, а затем испугались сами того, что наделали, и бросили его сонного под кустом. Несчастный стал жалобно молить королеву простить его и не губить ради жены и восьмерых детей.
– Однако хороши у меня сторожа и стража вообще, – заметила королева, обращаясь к Гелю, – ведь, несмотря на вашу куртку, сразу видно, что вы не рабочий. Но, впрочем, может быть, все это к лучшему. – И, обращаясь к рабочему, сделала ему выговор за неуместную шутку, и, успокоив его обещанием, что простит его, если он сумеет молчать обо всем происшедшем, она велела ему вернуться к своей работе и снова обратилась к Мерриоту со словами: – Мне кажется, что вы посланы мне самим небом, так как я при всем желании не могла бы найти более подходящего человека. Мне нужен именно такой человек, которого никто не знает при дворе и на которого никогда не падет подозрение в том, что я дала ему секретное поручение.
Гель в душе немного подивился тому, что королеве почему-то понадобился такой человек, но он, конечно, затаил эту мысль в душе и сказал только, что действительно само небо послало его сюда, чтобы он имел счастье услужить своей королеве.
Что касается королевы, то она уже решила про себя, что использует этого человека для своей цели. Она пришла в сад, в поиске уединения, чтобы на свободе обдумать, где бы найти человека, которому она могла бы доверить свою тайну. Она решила рискнуть и довериться полностью тому впечатлению, которое произвел на нее этот юноша; ей казалось, что он предан ей и рыцарски оправдает ее доверие, исполнив поручение, хотя бы это стоило ему жизни. Делая вид, что колеблется, она этим только нарочно увеличивала его желание послужить ей, так как подчеркивала своей нерешительностью всю важность поручения, которое собиралась дать ему.
– Мне надо многое сказать вам, – начала она нерешительно, – а времени у меня немного. Я уже давно ушла от своей свиты, и там, вероятно, удивляются тому, что я так долго мечтаю в одиночестве. Никто не должен знать, что я видела вас здесь и говорила с вами. Что касается этих плотников, я спокойна, что они не выдадут нас, так как я достаточно уже запугала этого беднягу, который теперь, наверное, ни жив ни мертв от страха. Теперь слушайте, что я вам скажу. Близкие мне советники случайно открыли, что в заговоре герцога Эссекского принимал участие и один близкий мне человек. Участие его выразилось настолько сильно, что он поистине достоин казни. Он пока еще и не подозревает о том, что его предали. Он сидит, вероятно, теперь у себя дома совершенно спокойно и не знает, что уже подписан указ об его аресте. Сегодня днем офицер, которому поручено произвести арест, отправляется в дорогу в провинцию, где живет этот человек. Мне удалось отсрочить отъезд офицера на несколько часов, но это все, что я могу сделать.
– Отсрочить, ваше величество? – спросил Гель, думая, что он ослышался.
– Да, отсрочить, – совершенно спокойно повторила Елизавета, – я отсрочила арест, чтобы иметь время обдумать, как бы устроить так, чтобы этот человек успел скрыться раньше, чем его арестуют.
Она подождала немного, пока удивленный взор Геля не принял более вдумчивого и внимательного выражения, и продолжала так же спокойно:
– Вы удивляетесь тому, что я, которая могу повелевать, стараюсь вдруг прибегнуть к тайне, чтобы достичь желаемого? Вы удивляетесь тому, что я хочу дать возможность несчастному бежать и в то же время считаю необходимым дать указ об его аресте? Не проще ли было просто помиловать его? Вы не знаете, мой юный друг, что иногда монарху приходится издавать указы или санкционировать то, чего в глубине души он никак не может одобрить.
Гель молча поклонился. Он ничего не понимал в делах государственных и мало интересовался ими. Он не понимал мотивов поведения королевы, но готов был беспрекословно повиноваться ей и исполнить всякое ее желание. Только впоследствии понял он, как обстояло дело.
Заговор, во главе которого стоял герцог Эссекский, был направлен не против самой королевы или ее власти, а против существующего правительства, от которого заговорщики надеялись избавиться, сделав королеву на время пленницей и руководя ею по своему желанию. Что касается самой королевы, то все они были глубоко ей преданы. И, как женщина, она лично не могла питать к этим заговорщикам какой-нибудь особенной вражды. Но единство и целостность государства требовали, чтобы главные из заговорщиков были наказаны. Она с удовольствием помиловала бы своего любимца герцога Эссекского, если бы получила кольцо, которое он послал ей, чтобы напомнить данное его когда-то обещание. Но так как она не получила этого кольца, она решила, что он слишком горд, чтобы просить помилования, и отдала приказ казнить его. Что касается других его сообщников, то ко многим она была совершенно равнодушна, за другими же, наоборот, числились старые вины, за которые они должны были теперь расплачиваться. Так, например, Саутгемптону она не могла простить, что он женился и, кроме того, бывал часто причиной ссор между нею и герцогом Эссекским. Но кто же был тот таинственный незнакомец, о котором она говорила теперь Мерриоту?
Он принадлежал к числу тех счастливцев которые вовремя уехали в свои имения и скрыли таким образом всякие следы своего участия в заговоре, однако имена их были все же известны совету, и решено было наказать одного из них, чтобы напугать всех остальных. Выбор пал как раз на этого человека, так как помимо того, что он участвовал в заговоре, он был еще и католик.
Но дело в том, что Елизавета-женщина, сохранила о нем лучшее воспоминание, чем Елизавета-королева. Правда, он не был в данном случае исключением, так как герцог Эссекский и другие разделяли с ним ту же честь, но он во многом отличался от них. Будучи католиком, он никогда не бывал при дворе. Много лет тому назад, как-то в марте королева спасалась в его имении от грозы, которая застигла ее во время охоты. Она осталась некоторое время в его доме, отыскивая для этого различные предлоги, а затем он сопровождал ее во время одного из ее путешествий. Но связь эта была окружена глубокой тайной. Окончилась она тоже не так, как другие, внезапным разрывом или полным пресыщением: она была просто прервана и больше не возобновлялась. Таким образом, она сохранилась в памяти Елизаветы как что-то необыкновенно чистое и приятное; с годами воспоминание это принимало все более теплый оттенок и стало самым дорогим для ее сердца. Это была единственная чистая любовная поэма в ее жизни. Другие отличались бурными сценами и часто смешивались с самой обыкновенной прозой. Любовь эта могла служить темой для поэтического творчества, хотя бы и Эдмунда Спенсера. Она была тем дороже, что осталась для всех тайной. Никто никогда и не подозревал о ней, кроме молчаливого старого слуги и одной доверенной фрейлины; первый был теперь при смерти, вторая уже умерла.
Елизавете не хотелось осквернить свою любовь казнью, пока в ее силах было спасти этого человека. До сих пор она никогда не предлагала, и он никогда не просил ее защитить его от нападок и неприятностей, которые сыпались на него со всех сторон за то, что он католик, и настолько отравляли ему жизнь на родине, что он большею частью жил во Франции. Но смерть – это другое дело, ей была неприятна мысль, что он кончит свою жизнь на эшафоте, и хотя она больше и не мечтала о том, чтобы когда-либо опять встретиться с ним, но все же не желала его смерти. Этот любимый ею когда-то человек имел еще одно преимущество перед другими ее любовниками, он так и остался навсегда холостым. Уже одно это обстоятельство в ее глазах ставило его неизмеримо выше герцога Эссекского или Саутгемптона, так как те оба женились. Тот факт, что уже смерть герцога потрясла ее до глубины души, заставил ее призадуматься перед тем, как обречь на смерть другого своего любимца.