Тайна Красного озера. Падение Тисима-Ретто
Шрифт:
По возвращении из секрета Вэнь Тянь подробно рассказал Ли Фан-гу обо всем, что случилось ночью.
— А может быть, он и вправду пистолет опробовал, как ты думаешь? — спросил Ли Фан-гу.
Вэнь Тянь почти не сомневался, что Фуная стрелял в него, но сейчас заколебался. Так ли оно было? Может быть, ему показалось? Оклеветать человека легко…
И Вэнь Тянь сказал:
— Кто его знает!..
Ли Фан-гу и Тиба тоже боялись ошибиться в выводах. Все сделали вид, что поверили Фуная. И решили уж ни в чем не доверять ему и через двое суток еще раз устроить проверку.
Проверка, однако, не состоялась. В следующую ночь во время подслушивания телефонных разговоров Тиба перехватил весть о том, что на острове Сивучьем пойманы русские с потопленного парохода, что они привезены на базу и помещены в здании офицерского собрания. Вся боевая группа восприняла эту весть как сигнал к немедленным действиям. Тут уж было не до Фуная. За ним установили строжайший негласный надзор, тем и ограничились. А потом произошли новые события, коренным образом изменявшие ход дела.
РОКОВОЙ ПРОСЧЕТ
Грибанов вошел в кабинет подполковника Кувахара с видом непринужденным, даже беспечным. Кувахара сидел, откинувшись в кресле, и даже не пошевелился. Он только указал рукой на кресло, стоящее напротив у стола. На другое кресло он приказал сесть Хаттори.
— Переведите, — сказал он Хаттори, — что я пригласил его на дружескую беседу. Командование острова озабочено отправкой советских граждан в Токио для передачи советскому посольству и последующей отправки на родину. Но поскольку русские задержаны на японской территории, то командование вынуждено соблюсти некоторые неизбежные формальности, прежде чем отправить русских в Токио. От того, как охотно сами русские помогут командованию закончить эти формальности, зависит срок их возвращения на родину.
Выслушав довольно точный перевод Хаттори, Грибанов сказал:
— Я прошу господина японского офицера сказать, что требуется от нас, советских граждан, и в частности от меня.
— Передайте: от него требуется немногое. Первое — сообщить свою фамилию, имя и отчество, а также указать профессию, род занятий, местожительство и сообщить, какую роль он выполнял на судне.
— Чеботин, Иннокентий Петрович, — отвечал Грибанов, выслушав переводчика. — Профессия — моряк, шкипер катера, живу в Петропавловске-на-Камчатке. На пароходе был в качестве пассажира, возвращался из Владивостока, где был в командировке, — получал запасные части к катерам.
— Переведите господину Чеботину, — при этом Кувахара, как показалось Грибанову, сделал ударение на слове „Чеботину“, — что я прошу его предъявить японскому командованию все документы, какие у него имеются.
Выслушав переводчика, Грибанов усмехнулся. Он сказал не без иронии:
— Когда человек тонет в море вместе с кораблем, он меньше всего заботится о чем бы то ни было, кроме собственной жизни. Все мои документы утонули вместе с личными вещами.
— Скажите господину Чеботину, что нам известно о том, что их пароход торпедирован в океане: об этом нам сообщили русские, которых мы спасли и уже отправили в Токио, в советское посольство. Не скажет ли господин Чеботин, было ли у него и его друзей оружие, когда они сошли на шлюпку во время гибели парохода, и куда девалось это оружие?
Грибанову стало радостно от этого вопроса: японцы разыскивали и не нашли шлюпку лейтенанта Суздальцева и приняли Грибанова и его друзей за военных моряков, обстрелявших подводную лодку.
— Скажите господину японскому офицеру, что в нашей шлюпке ни у кого оружия не было. По-видимому, господин офицер введен в заблуждение какими-то другими, неизвестными нам обстоятельствами насчет оружия в нашей шлюпке.
Подполковник Кувахара, выслушав Грибанова, стал хмурым прежде, чем переводчик перевел ему слова Грибанова, и тем выдал свое знание русского языка. Вообще эта комедия с переводчиком сильно забавляла Грибанова. Оба собеседника отлично владели японским и русским языками и оба искусно притворялись. И главное — оба знали об этом!
Кувахара было нелегко скрывать свое разочарование: он начинал понимать, что не эти русские обстреляли подводную лодку, а, значит, те, кто стрелял, скрылись.
Некоторое время подполковник сидел молча, что-то обдумывая, потом попросил, чтобы „господин Чеботин“ рассказал все, что ему известно о китайцах, которые, по свидетельству русских, отправленных в Токио, были подобраны на море; что сообщили эти китайцы, сколько их было и кто были два японца, находившиеся вместе с китайцами.
Если бы подполковник Кувахара мог догадаться, что сейчас он попал впростак перед русским разведчиком, он бы никогда не простил себе этой оплошности. В самом деле, он открыл противнику то, о чем прежде тот лишь догадывался! Основываясь на ложном убеждении, что „господин Чеботин“ верит в несуществующих русских, якобы уже отправленных в Токио, он прямо сказал об осведомленности японского командования относительно китайцев, подобранных советским пароходом. Далее он сообщил о том, чего не знал Грибанов, — о двух японцах, по-видимому присоединившихся к восставшим. Наконец он разъяснил то обстоятельство, что японское командование обеспокоено судьбой китайцев и двух японцев из соображений сохранения тайны укреплений. А все вместе взятое говорило о том, что японское командование больше всего интересуется вопросом: знают ли русские о существовании укреплений?
— Да, я знаю о том, что пароход подобрал большую группу китайцев, — сказал Грибанов переводчику. — Но сколько их было, откуда они взялись, мне ничего не известно. Кажется, были среди них и два японца, — соврал на всякий случай Грибанов, — но кто они и откуда, я также не знаю, потому что слышал о них на пароходе, но не видел их в лицо.
— По данным наших патрулей, — снова заговорил Кувахара, — а также по показаниям соотечественников господина Чеботина, их пароход потоплен американской подводной лодкой. Видел ли господин Чеботин эту подводную лодку? И сможет ли он подписать акт, составленный японскими властями? Это необходимо для того, чтобы предупредить возможное недоразумение в отношениях между Россией и Японией, так как американские разбойники совершили этот пиратский акт в наших территориальных водах. Чтобы предупредить нежелательный конфликт между нашими странами, мы должны действовать сообща. Поэтому я и прошу подписать акт о том, что советский пароход потоплен американской подводной лодкой.
„Ага, боишься!“ — со злорадством подумал Грибанов. Выслушав очень длинный, но, как всегда, точный перевод, он склонил голову, развел руками, делая вид, что недоумевает.
— Я думаю, — сказал он Хаттори, — что господину японскому офицеру должно быть понятно, как трудно узнать темной ночью подводную лодку, которая к тому же находится на большом расстоянии. Разумеется, я не знаю, чья это была подводная лодка. По этой же причине я не могу подписать и акта. А вдруг это английская, а может быть и немецкая бродячая подводная лодка?