Тайна квартала Анфан-Руж
Шрифт:
«Что мне делать, Мари-Лy? Я пойду? Иль не пойду?» — невольно пришла ему на ум старинная детская песенка о девочке, которой не хочется идти в школу.
Жозеф тяжело вздохнул и побрел дальше по раскисшей дороге. Ему вспомнилось, что Айрис шепнула ему на ухо, когда он вернулся с улицы Фош: «Будьте благоразумны». Откуда она знает, куда и зачем он отправился? Месье Легри ей рассказал? Или она намекала на предстоящий разговор с ее отцом?
Погрузившись в раздумья, Жозеф и сам не заметил, как очутился в квартале Доре.
Несмотря на громкое название, [70] он не отличался ни богатством, ни красотой. Бывшего владельца этих мест звали Доре; он в 1848 году решил распродать часть своих земель и кое-какие постройки на них, чтобы свести концы с концами. Домишки, предназначенные для рабочих и их семей, привлекли внимание старьевщиков: арендная плата невелика, на клочке земли можно разбить огород… А вслед за старьевщиками сюда потянулись голодранцы всех мастей. Вскоре в квартале Доре появилось множество жалких хижин, сооруженных из досок, промасленной парусины и ржавых листов жести. Теперь эти «дворцы и усадьбы» занимали уже пять улиц и две площади, представляя собой целое мусорное королевство.
70
Dor'e — позолоченный (фр.).
Окажись тут Жозеф средь бела дня, он бы оценил живописные крохотные дворики, заросшие вьюнком и клематисом, и покой, царящий на бедных улочках квартала: в отличие от «большого Парижа», драки здесь были редкостью. Но сейчас, в липком сумраке, который едва рассеивал свет газовых рожков, юноше было себя весьма неуютно.
Двери многих домов были открыты настежь, видимо, чтобы выпустить дым очага, и их обитатели сидели прямо на полу вокруг котелков с объедками.
Мужчин среди них было мало: должно быть, все они отправились на промысел с мешком за спиной, фонарем в одной руке и крюком в другой. На земляном полу хижин громоздились кучи мусора, ждущие сортировки, и жидкие охапки соломы, служившие жильцам постелью.
Жозеф подошел к желтому квадрату окна, в котором вырисовывался длинноносый профиль. Мужчина посасывал короткую трубку, время от времени сплевывая на землю.
— Добрый вечер, я ищу Леонара Дьелетта.
— Знать не знаю такого. Погоди, спрошу у брата.
Обитатели дома, у которого стоял Жозеф, жили поистине роскошно: у них были стол, стулья, лампа и две кровати. Четверо малолетних сорванцов проворно ели что-то со сковороды. Вокруг них суетилась мать.
— Эй, Раймон! Не знаешь, где тут живет Дьелетт?
— Прямо за перекрестком Дюматра. Заходите, приятель, пропустите с нами глоток-другой, потом я вас провожу. Вы оптовик?
— Я? Кхм… да, — ответил Жозеф.
— Послушайте, тогда, может, обсудим одно дельце? У меня тут куча солдатских башмаков на левую ногу. Вас это не заинтересует?
— Надо подумать.
Старьевщик тычком согнал мальчишку со стула, чтобы освободить место, а его жена расставила тарелки и наполнила три стакана красным вином. Жозеф нервно сглотнул: он плохо переносил алкоголь.
— Ваше здоровье, мсье, и твое, Эстев. Эй, не так быстро! Ты же не прочувствовал букет!
— Зато так это пойло скорей дойдет до печенок и хорошенько меня согреет!
Рыжеволосые братья-гиганты хлестали вино, а Жозеф вертел в руках свой стакан: по его представлениям, именно таким на вкус должен быть крысиный яд.
— Ну же, мой мальчик, пей!
И Жозеф осушил стакан одним глотком — как в детстве, когда мать заставляла его принимать рыбий жир.
Перед глазами у него все тут же заволокло красным туманом, но, переведя дыхание, Жозеф почувствовал прилив сил. Он встал, и комната поплыла перед ним. Ему пришлось снова сесть.
— Так вы старьевщики? — спросил он, надеясь потянуть время.
— Нет, приятель, я прежде всего каменщик! Уж и не припомню, сколько хибар я построил. Братец Эстев приехал мне подсобить, потому как в одиночку я уже не справляюсь. Я здесь и ростовщик, и нотариус, и адвокат, и мировой судья. Кто тушит пожар, когда горит все это барахло? Я! Кто распределяет наследство, когда умирает отец семейства? Тоже я! Тебе достанется железо — отдашь его литейщику; тебе — мину [71] костей, отнеси их клеевару или изготовителю пуговиц; тебе — корпия, пригодится бумагопромышленнику.
71
Мина — мера сыпучих тел, равная 78 л.
И Эстев, уже основательно согревшись, затянул песню:
В королевстве лампы и крюка Правит всем старьевщика рука; В королевстве никому не нужной дряни Он один, с крюком и лампой, всеми правит. Рыцарь лампы и крюка! Рыцарь лампы и крюка!— Заткнись, — проворчал Раймон. — И оставь бутыль в покое, мы идем проводить месье. А я заодно заверну к Сивилле, пора ей вернуть должок.
Они прошли почти весь квартал Доре насквозь. Жозеф представлял себя путешественником, оказавшимся в туземной деревне, за которой вырисовывается зеленая стена джунглей, куда еще не ступала нога белого человека. А вон там, вдалеке, несколько слонов — живое воображение Жозефа превратило в них поезда у Орлеанского вокзала.
Наконец они остановились у обшарпанного домика с единственным подслеповатым окошком.
— Конечная станция, выходим. Вот он, дворец папаши Дьелетта. Прощай, приятель, мы пойдем дальше.
Жозеф громко постучал в дверь, но никто не откликнулся. Может, хозяин спит? У него за спиной раздался вопль, Жозеф резко обернулся: братья вышибали дверь соседней хибары, невзирая на рыдания и мольбы одетой в лохмотья пожилой женщины.
— Не надо, я же околею от холода!
— А я тебя предупреждал, старая сова. Если завтра не принесешь деньги — снимем крышу. А если и послезавтра не заплатишь — прощайся с очагом!
— Упыри! — Женщина, упав на колени, хватала Раймона за ноги. Тот грубо оттолкнул ее. Жозеф, преисполнившись негодования, поспешил на помощь:
— Что вы делаете, разве так можно?! — вскричал он.
— Эстев, гляди-ка: мир перевернулся! С каких это пор должники превратились в жертвы?!
— Сколько задолжала вам эта несчастная?
— Два франка пятьдесят.
Жозеф вывернул карманы, выгреб оттуда всю мелочь и гневным жестом протянул Раймону.
Братцы отправились восвояси, а старуха рассыпалась в благодарностях, умоляя своего спасителя зайти на глоток вина.