Тайна личности Борна (др. перевод)

Ладлэм Роберт

Какое-то время они молчали. Мари кивнула.

— Я не сомневаюсь, что ты сам в это веришь. И в некотором смысле хотела бы, чтоб так оно и было. Но не думаю, что это правда. Ты хочешь верить, потому что подтверждаются твои слова. Находится хоть какой-то ответ… объяснение, кто ты. Быть может, не то, что ты хотел бы услышать, но Бог знает, все лучше, чем изо дня в день вслепую бродить по жуткому лабиринту. Да что угодно было бы лучше, наверное. — Она помолчала. — И я бы хотела, чтобы так оно и было на самом деле,

потому что тогда мы бы сюда не приехали.

— Что?

— В этом и заключается противоречие, мой дорогой. Твое уравнение не сходится. Если ты был тем, кто ты есть, как тебе кажется, и боялся Карлоса, — а Бог свидетель, его стоит бояться, — меньше всего тебе захотелось бы в Париж. Ты бежал бы от него подальше. Взял бы в Цюрихе деньги и пропал. Но ты этого не делаешь, наоборот, идешь прямо к Карлосу в логово. Человек напуганный или виновный так не поступает.

— Тут одна-единственная цель: я приехал в Париж, чтобы узнать — и все.

— Тогда беги. Утром у нас будут деньги, ничто тебя — нас — не остановит. — Мари не сводила с него глаз.

Джейсон взглянул на нее и отвернулся. Подошел к столу, налил себе в стакан.

— Остается еще «Тредстоун», — сказал он.

— Почему она значит больше, чем Карлос? Вот тут у тебя настоящее уравнение. Карлос и «Тредстоун». Человек, которого я когда-то очень любила, убит «Тредстоун». Еще одна причина, чтоб нам бежать, спасаться.

— Я думал, ты хочешь, чтобы его убийц нашли. Чтобы они заплатили за то, что сделали.

— Хочу. Очень. Но их могут найти другие. Для меня есть вещи более или менее важные, и месть — среди них не главное. Главное — мы. Ты и я. Или — это только мое мнение? Мое чувство?

— Ты же знаешь, — он крепче сжал в руке стакан и посмотрел на нее, — я люблю тебя.

— Тогда бежим! — сказала она, повысив голос почти непроизвольно, и шагнула к нему. — Забудем все, забудем по-настоящему и бежим как можно скорее, как можно дальше! Давай!

— Я… я. — Джейсон запинался, наплывала какая-то пелена, мешала говорить, бесила. — Есть… вещи.

— Какие вещи? Мы любим друг друга, мы нашли друг друга! Мы можем уехать куда угодно, быть кем угодно. Ведь нас ничто не останавливает?

— Только ты и я, — повторил он тихо, пелена окутывала его, душила. — Я знаю. Я знаю. Но мне надо подумать. Так много надо узнать, так много выяснить.

— Почему это для тебя так важно?

— Просто… важно.

— И ты не знаешь почему?

— Да… Нет, я не уверен. Не спрашивай меня теперь.

— Если не теперь, то когда? Когда я могу тебя спросить? Когда это у тебя пройдет? И пройдет ли когда-нибудь?!

— Прекрати! — вдруг взревел он, швырнув стакан на деревянный поднос. — Я не могу бежать! Не хочу! Мне надо быть здесь! Надо узнать!

Мари кинулась к нему, положила руки на плечи, погладила по лицу, утерла пот.

— Вот ты

и сказал это. Ты себя слышал, дорогой? Ты не можешь бежать, потому что чем ближе ты к разгадке, тем больше она сводит тебя с ума. И если бы ты убежал, стало бы только хуже. Ты бы не жил, а боролся с кошмаром. Я это знаю.

Он коснулся ее лица и посмотрел в глаза:

— Знаешь?

— Конечно. Но ты должен был сам это сказать, не я. — Она обнимала его, прижавшись щекой к груди. — Мне надо было вырвать у тебя эти слова. Как ни странно, я бы могла убежать. Сегодня же вечером села бы с тобой в самолет и полетела бы, куда скажешь, все бросила бы, ни разу не оглянувшись, и была бы счастлива как никогда в жизни. Но ты так не можешь. То, что таится — или не таится — в Париже, глодало бы тебя изнутри, и ты бы этого не вынес. Вот в чем дикая ирония, дорогой. Я бы смогла с этим жить, а ты нет.

— И ты бы просто все бросила? — спросил Джейсон. — А как же твоя семья, работа, все твои знакомые?

— Я не ребенок и не дурочка, — быстро ответила она, — как-нибудь устроилась бы, но не думаю, что это было бы совсем всерьез. Попросила бы длительный отпуск по состоянию здоровья и по личным причинам. Эмоциональный стресс, срыв. Всегда могла бы вернуться, в департаменте бы поняли.

— Питер?

— Да. — Она помолчала. — Мы перешли от одних отношений к другим, я думаю, более важным для нас обоих. Он был мне вроде непутевого брата, которому желаешь успеха, несмотря на его недостатки, потому что за ними скрывалась настоящая порядочность.

— Мне жаль. Мне в самом деле жаль.

Она посмотрела на него:

— Ты обладаешь такой же порядочностью. Когда занимаешься такой работой, как моя, порядочность очень много значит. Не кроткие наследуют землю, Джейсон, а продажные. И я полагаю, что расстояние между продажностью и убийством составляет один очень небольшой шаг.

— «Тредстоун-71»?

— Да. Мы были оба правы. Я хочу, чтоб их нашли. Хочу, чтоб они заплатили за то, что сделали. И ты не можешь бежать.

Он коснулся губами ее щек, волос и обнял ее.

— Мне надо бы прогнать тебя. Выставить вон из моей жизни. А я не могу этого сделать, хотя и знаю, что должен.

— Даже если бы ты это сделал, ничего бы не изменилось. Я бы не ушла, родной мой.

Юридические конторы располагались на бульваре Шапель. Зал для заседаний с рядами книжных полок напоминал скорее театральную декорацию, чем учреждение. Все было тщательно подобрано, каждая вещь на своем месте. Здесь заключались сделки, а не договоры. Что касается самого юриста, то седая эспаньолка и серебряное пенсне на орлином носу не могли скрыть натуры хапуги. Он даже настаивал на том, чтобы беседа велась на английском, которым он владел скверно, чтобы потом иметь возможность заявить, что его неверно поняли.