Тайна любви
Шрифт:
Жениться на Агнии, как он выражался в кругу своих товарищей и собутыльников, Виктор Сергеевич выпить был, как говорится, не дурак, — он считал своей обязанностью — он дал ей слово, и дал его при исключительных обстоятельствах.
Надо заметить, что Геркулесов жил с Агнией Петровной уже лет семь в одной комнате, снимаемой ими от съемщицы в одном из глухих переулков Петербургской стороны, жил, как муж с женой, но не женился.
— Жениться — связать себя. Литератору, художнику, артисту не следует жениться, они должны быть свободными; недаром их профессии называются свободными, — говаривал Виктор Петрович, сидя в компании таких же как он «литераторов уличных листков» в излюбленном ими ресторанчике на Малой Конюшенной.
Геркулесов мнил себя «литератором», и в первые годы его газетной работы перед ним даже витала надежда на известность, на славу.
В душе он был артист: немножко художник, немножко музыкант, немножко актер и очень немножко писатель.
Художество его не пошло дальше легких набросок карандашом; по музыке он преуспел лишь настолько, чтобы с трудом по слуху наигрывать на рояле мотивы из слышанных опереток; как актер он подвизался лишь на любительских сценах и сценах клуба Петербургской стороны, недалеко ушедшей от любительской, да и то во второстепенных ролях, а как писатель ограничивался сообщением полицейских отметок; впрочем, иногда появлялись его краткие заметки о художественных выставках и рецензии о концертах и спектаклях. В эти отделы, впрочем, редакторы газет пускали его, скрепя сердце, за неимением сведений от другого лица, по-военному правилу, когда за маркитанта сходит и блинник.
День помещения рецензий и отчетов для Геркулесова был днем праздничным.
Товарищи знали об этом по одному виду, с которым Виктор Сергеевич входил в ресторанчик на Конюшенной.
— Где помещено?.. — спрашивали они с иронической улыбкой. Геркулесов не замечал ни ее, ни тона и показывал газету.
— Читали?..
Обыкновенно оказывалось, что не читали, и Виктор Сергеевич требовал у лакея газету, где была напечатана его заметка, и тут же вслух прочитывал ее.
Товарищи слушали внимательно, тем более, что за этим чтением — они знали это — следовало угощенье на счет автора, скромное, но даровое.
При состоянии карманов «писателей уличных листков» последнее качество было главным.
— Молодец, Геркулесов, однако, как ты умеешь отделать…
— Буренину сорок очков вперед даст…
— Что твой Стасов об искусстве разговаривает…
— Иванова за пояс заткнет…
Такие замечания слышались по адресу автора, смотря по роду прочтенной заметки.
Геркулесов сиял и пропивал почти последние деньги.
Повторялась старая, но вечно новая басня о «Вороне и Лисице».
Напиваясь, он делался мрачным, и те горькие мысли, которые у трезвого точили втихомолку его мозг, вырывались наружу…
Он говорил о людской несправедливости, о редакционном кумовстве, о неумении выбирать и ценить людей редакторами и издателями.
— Писатель, большой писатель во мне погибает! — восклицал он, потрясая кулаком в пространство.
Это уже считалось пределом для его опьянения, товарищи исчезали из-за стола один за другим и нетвердой походкой удалялись из ресторана.
Геркулесов некоторое время оставался погруженным в горькие думы.
Заботливый приказчик помогал ему рассчитаться и посылал одного из лакеев проводить его до извозчика.
В глазах этого приказчика он был все же нужный человек, да и опасный — «постоянный гость» и «газетчик».
Мнить себя непризнанным великим писателем Виктор Сергеевич стал с того дня, как в одном из еженедельных, на первых же номерах прекратившемся, журнале был напечатан его маленький рассказ: «Секрет».
Редактор-издатель — бывший судебный пристав, рассыпался в похвалах его таланту, предсказывал ему будущность, но гонорара не заплатил.
После этого, чисто литературного, дебюта Геркулесов исписал целый ворох бумаги, но, увы, бывших судебных приставов, ценителей изящной литературы не было более в среде редакторов петербургских газет и журналов, и писания Виктора Сергеевича не предавались тиснению.
Отсюда и происходила его мрачность после выпитой лишней рюмки вина.
В трезвом виде Геркулесов примирился с годами со своей судьбой и даже с иронией называл себя не литератором, а «специалистом по пожарам».
Действительно, Виктор Сергеевич — страстный охотник до пожаров, описывал их с необычайною точностью и даже не без таланта. Этим скромным дарованием и объясняется то, что он был принят постоянным сотрудником одной очень распространенной газеты.
Но повторяем, не эта сравнительная обеспеченность положения подвинула его решиться на брак с Агнией, для этого существовали другие причины.
В течение семилетнего совместного сожительства Агния Петровна несколько раз готовилась быть матерью, но всегда неблагополучно.
— Нет Божьего благословения! — говаривала она.
Виктор Сергеевич хотя был немножко вольнодумцем и вслух смеялся над Агнией за ее отсталость и глупые предрассудки, но после третьих досрочных и неблагополучных родов женщины, которую, если он и не любил в романтическом смысле, но привык видеть около себя в течение долгих лет, и которая все же часто выручала его и делила с ним и горе, и радость, стал задумываться.
Незадолго до получения Геркулесовым постоянных занятий в распространенной петербургской газете «Столичная Сплетница», именно в то время, когда он мечтал о сотрудничестве в ней, Агния Петровна снова почувствовала себя матерью.
— Одна болезнь и мука, — добавила она, сообщив своему сожителю о своем положении; — не доношу, как всегда, не доношу, нет Божьего благословения.
— Вот что, Агния, — после некоторой паузы, сказал Виктор Сергеевич, — если Бог даст, получу место в газете тут одной, тогда я на тебе женюсь… Ребенок будет законный…
— Милый!.. — воскликнула Агния Петровна. — Да неужто?
— Сказал, значит верно…
К чести Геркулесова, надо сказать, что он действительно умел держать слово.
Это знала Агния Петровна и усердно молилась, чтобы он получил желанное место.
Место было получено, и Виктор Сергеевич, как мы уже знаем, заказал визитные карточки и затем женился.
Свадьба была более чем скромная.
Присутствовали необходимые свидетели — товарищи по перу жениха, квартирная хозяйка и несколько подруг невесты по мастерской.