Тайна любви
Шрифт:
В одну из ночей Феклуша особенно чувствовала смертельную тоску и отвращение.
Она уже с полчаса полулежала на подушках турецкого дивана, крытого ярким полосатым трипом, стараясь собраться с мыслями и прислушаться к болтовне подруги.
Малейший шум заставлял ее вздрагивать.
Нервы ее были напряжены до последней крайности.
Она чувствовала в себе омерзение и утомление, как бы после долгой попойки.
Иногда она как будто успокаивалась и омраченным взором глядела на окружавшую ее
Канделябры, стены, обтянутые красным атласом с белыми шелковыми кокардами и цветами, шитыми золотом.
Все это рябило у ней в глазах и мелькало, как яркие искры между красными углями.
Минутами взор ее обращался на громадное зеркало, занимающее почти всю стену гостиной.
Она видела в нем свое отражение, видела себя, нагло развалившуюся на подушках, причесанную по-бальному, видела свое короткое платье, разукрашенное кружевами, свою чересчур открытую шею и грудь, и обнаженные руки, уснащенные бьющими в нос духами.
Ей не верилось, что это она сама.
Она с интересом рассматривала свои набеленные руки, подведенные брови, красные, как кусок мяса, губы, ноги в ярких шелковых чулках, вздымающуюся грудь, всю трепещущую прелесть ее тела, вздымающегося под легкими складками воздушного платья.
Особенно ее пугали глаза.
Они ей казались чудовищными и в их мрачной глубине ей почудилось что-то до того наглое и нахальное, что она покраснела под румянами.
Она отворачивалась от зеркала и как-то тупо, почти бессознательно оглядывала своих подруг.
Они сидели в той же гостиной и в раззолоченной соседней с этой комнатой зале, во всевозможных позах, растянувшись на диванах ничком, сидя на корточках на ковре, и свернувшись в комок в креслах.
Тут были и толстые, и худощавые, и брюнетки, и блондинки, с самыми разнообразными прическами, с распущенными косами, завитыми или просто висящими прядями челками на лбах, в высоких прическах, перевитых бусами, или со спускающимися по шее «bandeaux».
Платья были тоже всевозможных фасонов, с единственным общим колоритом циничной откровенности.
Всюду сверкали настоящие и поддельные бриллианты, и при каждом движении их обладательниц сыпали лучи света.
Перед зеркалом остановилась высокая стройная женщина и, подняв руки, начала вкладывать шпильку в свои густые темные волосы.
Ее тоже короткое, еле доходящее до колен, легкое газовое платье-бебе приподнималось при движении рук и широко отделялось своею прозрачною материею от ее круглого, твердого тела.
Груди волновались по мере движений локтей, и их пышная округлость резко выделялась под мягкой материей.
Распустившаяся прядь волос извивалась по волнистой ткани, обрисовывающей бедра и ноги с высоко перетянутыми подвязками.
В этих комнатах, пропитанных запахом амбре, пачули и шипра, стоял оглушительный
Там и сям раздавался резкий смех, иногда бесцеремонная ругань, слышались крепкие слова.
Вдруг раздался звонок.
Все моментально стихло.
Каждая старалась оправиться, а дремавшие на диванах и в креслах проснулись и, потирая глаза, усиливались хоть на минуту оживить потухающий взор.
Дверь отворилась и двое молодых людей вошли в зал, а затем прошли в гостиную.
Феклуша опустила голову, стараясь стушеваться и моля внутренне небо, чтобы ее не заметили, внимательно разглядывая узоры ковра, чувствуя на себе пристальный взор одного из вошедших.
Боже, как она презирала мужчин, явившихся сюда как на базар!
Она не понимала того, что большинство приходящих в этот вертеп стремились забыть в распутстве томительную скуку, гнетущую злобу, безумное горе.
Она не понимала, что большинство обманутых любимыми женщинами, насладившиеся тонким ароматом дорогих вин, стремятся в кабак отведать подкрашенное дрянное вино из толстых, почти всегда грязных стаканов.
Один из мужчин жестом поманил ее к себе.
Она не двигалась с места, взглядом умоляя подруг о пощаде.
Но те кругом хохотали и зубоскалили.
«Мадам» устремила на нее мрачный взор.
Феклуша испуганно вздрогнула, поднялась как кляча, бросающаяся со всех ног под хлестким ударом кнута.
Она прошла гостиную, кругом осыпаемая градом насмешек и диких возгласов.
Наутро она проснулась с давящим сознанием своего позора, ее единственной мыслью было скорей бежать из этого подлого дома, бежать и где-нибудь далеко, далеко отсюда забыть неподдающееся забвению горе.
Случайные уличные встречи все же имели в ее глазах характер свободного выбора, она не была на улице вещью, какой становилась здесь, где мог ее взять всякий, протягивающий к ней руку.
Часто в падшей женщине сохраняется болезненно щепетильное сознание своего собственного достоинства, она создает иллюзию, чтобы успокоить его.
Потому-то уличная искательница приключений чувствует себя оскорбленной и униженной в учреждении, где самопродажа скована железными тисками безволия, где человек низведен уже действительно на степень неодушевленного товара.
Так было и с Феклой.
Все окружающее было ей противно до тошноты.
Она с омерзением оглядела свою комнату, пропитанную смесью запахов сильных духов и человеческих испарений, эти густо завешенные толстыми драпировками окна и пустые бутылки от шампанского и портера на столе — оглядела и содрогнулась.
Все еще спали.
Фекла оделась, проворно сбежала с черной лестницы, вышла во двор и направилась к воротам.
Около них, на ее счастье, спал сладким сном дежурный дворник.