Тайна любви
Шрифт:
Он предложил Феклуше сожительство — почти брак, всегда лелеемая мечта этих дам.
Она согласилась.
Он жил в меблированных комнатах по Литейной, и Феклуша перебралась туда.
Но там долго они не прожили.
Их выселили за неплатеж денег.
Меняя по той же причине комнату за комнатой, они приютились наконец в ужасном логовище, во флигеле громадного дома на Сенной под именем Вяземской лавры.
Эти трущобы обладали всеми прелестями человеческих конур.
Дверь на ржавых петлях, вымазанная охрой,
При малейшем ветре хлопали все двери.
В третьем этаже они выбрали себе комнату с пестрыми обоями, местами порванными, сквозь которые сыпалась штукатурка.
В этом печальном жилище не было даже обычных убогих удобств меблированных комнат, ни засиженных мухами зеркал, ни олеографии в облезлых золоченых рамах, изображающих сцены из Тараса Бульбы или Дорогого гостя, и ландшафтов, на которых небо зеленее деревьев.
Голые стены были чем-то обрызганы, а русская печь глядела черным зевом и производила ужасающее впечатление.
Меблировка состояла из деревянной кровати, стола без ящиков, ситцевых занавесок, закопченных и съежившихся от нечистоты, двух стульев с рваными сиденьями и покосившегося от времени комода.
Они прожили тут месяца два, перебиваясь кое-как и питаясь грошовыми отбросками Сенной площади.
Феклуша начинала уже подумывать о лучшей жизни, когда, к ужасу своему, заметила, что она беременна.
Она залилась слезами, призналась своему сожителю, что ребенок не его, убеждая его, что он теперь свободен, и этой выходкой окончательно привязала его к себе.
Они согласились лишать себя почти необходимого, чтобы откладывать деньги для предстоящей болезни.
Но намерение осталось лишь намерением.
По прошествии шести месяцев Феклуша упала с лестницы и это ускорило ее разрешение от бремени.
Ясной декабрьской ночью, когда в доме не было ни гроша, она почувствовала первые родовые боли.
Сожитель ее поспешно исчез и явился в сопровождении жившей в том же доме акушерки.
— Да тут можно замерзнуть! — воскликнула последняя, вошедши в комнату. — Надо развести огонь.
Но не успела она договорить эту фразу, как молодая женщина вытянулась, пронзительно застонала и упала бледная, изнеможенная на свое жесткое ложе.
Она родила девочку.
Акушерка вытерла ребенка, обернула его тряпками и ушла, обещая понаведываться.
Ужасная ночь тянулась с томительной медленностью.
Молодая мать стонала и жаловалась на бессонницу. Ее сожитель, дрожа всем телом от холода, сидел на стуле и укачивал крошку, которая жалобно стонала. По временам из его наболевшей груди вырывался пронзительный свистящий кашель.
Часа в четыре утра пошел снег.
Ветер завыл в коридоре, потрясая дурно вставленные окна и задувая оплывающую свечу.
В комнате был такой же мороз, как и на дворе.
Ребенок иззяб и был голоден; к довершению горя пеленки распустились, и молодой человек не мог их привести в порядок своими окоченевшими руками.
Все эти грязные мелочи жизни, холодная комната, стонущая женщина, кричащий ребенок привели его в мрачное отчаяние.
Он перестал качать малютку, а та, естественно, кричала еще сильнее.
Следствием этой ночи было — смерть ребенка и любовника.
Один оставил этот прекрасный мир от слабости и холода, а другой умер, отправленный на другой день в больницу, от развившейся быстро чахотки.
Эта страшная ночь доконала его.
Одна Феклуша вышла здоровой и невредимой из этой передряги и даже похорошела.
Несколько времени просуществовала она уличными случайностями.
Однажды днем, обескураженная и голодная, она столкнулась со своей бывшей товаркой по мастерской.
Этой не пришлось натыкаться на рифы и подводные камни.
Она плыла на всех парусах.
Эта случайность решила участь Феклуши.
Подруга начала хвастаться выгодами своего положения, она сыта и довольна, шикарно одета и ведет беспечальную жизнь.
Феклуша зашла с подругой в один из нижних ресторанов пассажа, выпила на ее счет несколько рюмок водки и отправилась с ней в ее вертеп, переступила его порог, рассуждая мысленно, что она может уйти отсюда, когда ей заблагорассудится.
На другой день она уже была собственностью притона любви.
Первые дни новизна обстановки и жизни не позволяли ей задумываться над своим положением.
Ей даже показалось в тумане почти постоянного пьянства, что именно здесь та пристань, где она найдет спокойствие.
Но это продолжалось недолго. Натура перестала принимать спиртные напитки. Они стали ей противны до тошноты. Наступило невольное отрезвление. Глаза открылись.
III. В притоне любви
Если бы несчастная молодая девушка могла пить до потери сознания, до забвения этой гнусной жизни, до самоотречения от этих крепких несокрушимых оков, от этого ненавистного ремесла, которое не признает ни отвращения, ни утомления, эта животная жизнь, пожалуй, показалась бы ей возможной.
Она действительно и пила, но и в мрачном одурении кутежей не могла примириться с этой жизнью, которая вынуждает быть всю ночь на выставке, которая вынуждает улыбаться, невзирая на горе, болезнь, скуку с этой жизнью, которая иногда по целым часам приковывает к пьянице, с обязательством выносить его пошлые требования, жизнью ужасней геенны огненной, ужаснее тюрьмы и каторги, так как нет другого существования более унизительного, более жалкого, как ремесло этих несчастных, обреченных на подлый труд, влекущий за собой зловещее изнеможение.