Тайна любви
Шрифт:
Но он ни разу не подумал вернуться к жене и дочери.
Как это ни странно, он в это время вспомнил о Фанни, с которой хотя и не прервал знакомства, но оставил ее для других, новых и свежих.
Фанни Викторовна этим не огорчилась и приняла своего возвратившегося раба милостиво и с достоинством.
Она за это время успела разорить двух богачей и сумела положить на свое имя кругленький капиталец.
Она была, как мы знаем, еще не стара.
Ей было двадцать восемь лет, и кроме того, она
Это была красота вызывающая, неотразимая, способная довести до безумия, и когда эта женщина являлась с обнаженными плечами и руками, между мужчинами за нею увивавшимися, проносилось что-то вроде стона.
В Петербурге о ней сложились целые легенды.
Рассказывали между прочим, что один из ее обожателей был до того влюблен в нее, что предложил ей выйти за него замуж, грозя в случае отказа, покончить самоубийством.
Он был молод, красив и, наконец, любил ее до безумия.
Случалось, что и она сама про него говорила со вздохом сожаления:
«Бедный мальчик, он действительно влюблен в меня! Что бы предпринять, чтобы его вылечить?»
Она ему, однако, резко отказала в руке.
И «бедный мальчик» сделал так, как сказал.
Он застрелился в ее швейцарской.
Она плакала искренно о нем полчаса. Потом она нашла, что с его стороны было невежливо прийти пачкать мраморный пол и ковры.
Но с этого момента скандальная слава Фанни дошла до своего апогея.
Кровь самоубийцы притягивала мужчин в ее швейцарскую, как орлов-стервятников притягивает падаль.
От поклонников не было отбоя.
«Звезда из закусочной» вошла окончательно в моду и стала разыгрывать роль петербургской Аспазии.
Она покровительствовала наукам и искусствам.
Ее вечера стали привлекать общество из представителей свободных профессий, и постепенно она заняла в Петербурге положение среднее между львицей полусвета и дамою-патронессою.
По странной прихоти судьбы в то время, когда отпрыск старинного рода графов Белавиных падал все ниже и ниже, дочь репортера Геркулесова и золотошвейки возвышалась.
В ее гостиных бывал весь Петербург, много лиц, даже довольно уважаемых, предлагали ей руку, но она отказывала.
Говорили, что она сохранила чувство к первому человеку, поставившему ее действительно на твердую почву — к графу Белавину.
Этого не могли объяснить, так как разнесся слух, что граф накануне окончательного разорения, что он прожил все колоссальное состояние своей жены.
Фанни Викторовна немало поусердствовала в этом предстоящем графском крахе и порядочно-таки повыудила из его кармана в свои часто необычайные фантазии.
— Что же ей делать с ним теперь? — задавали весьма естественный вопрос.
— Не нынче завтра она его прогонит! — отвечали почти все на этот вопрос.
И
В настоящее время Фанни Викторовна не имела никаких материальных замыслов относительно графа Белавина.
В ней просто осталось к нему чувство привязанности, как к человеку, много для нее сделавшему.
Были, впрочем, и другие причины, заставлявшие ее удерживать его при себе.
Он один мог помочь ей в деле, которое составляло заветную мечту ее жизни, казалось, полной теперь исполнением всех ее малейших желаний.
Через несколько времени после возвращения графа под крылышко его повелительницы, она спросила его:
— Скажи, Владимир, что поделывает твой друг?
Его мысли были очень далеки от того, о чем его спрашивали.
— Какой друг? — удивленно спросил он.
— Ну, этот твой друг, такой строгий и нравственный…
— Друг, строгий и нравственный, и мой друг. Я тебя не понимаю! — развел руками граф Белавин.
— Эх, я не помню его имени, — солгала Фанни Викторовна, — но неужели ты не можешь догадаться, о ком я говорю?
— Положительно не могу…
— Он доктор, ты его еще несколько лет тому назад пригласил ко мне на обед, но он испугался нашего общества и сбежал.
— А Караулов… — догадался граф Владимир Петрович, — Федор Дмитриевич… Ты интересуешься Карауловым… Однако как долго.
— Я даже забыла его имя… Так вдруг пришла на память смешная сцена… Где же он?
— Он за границей… Все учится и, видимо, выучиться не может, — шутливо сказал граф. — Его имя, впрочем, часто теперь встречается в газетах, и если он соблаговолит, наконец, пожаловать в любезное отечество, то явится готовой знаменитостью.
— В каком же он городе?
— Вот этого я не могу сказать с точностью.
— Как, ты не имеешь никакого сведения о человеке, которого ты называл своим лучшим другом?
— Увы, не имею, мне стыдно в этом сознаться, но у меня столько было дел с тех пор.
Фанни Викторовна весело рассмеялась.
— Хорош друг…
Граф вздохнул и после некоторой паузы отвечал:
— Я имею слишком много причин его так называть. Я питал и питаю, что ни произошло между нами, к нему искреннюю, истинную любовь.
— Значит, этот господин обладает хорошими качествами, а не просто комедиант… — небрежно бросила Фанни Викторовна.
Граф Владимир Петрович вспыхнул.
— Моя милая, я признаю за тобой опыт в распознавании мужчин, но есть порода их тебе неизвестная, которая никогда не будет предметом наблюдения твоего и тебе подобных. К этой породе принадлежит и Федор Дмитриевич Караулов. Я, быть может, резок, но я говорю правду.
Она нисколько и не обиделась.
Это его поразило, так как он спохватился слишком поздно, что сказал ей дерзость.