Тайна Марии Стюарт
Шрифт:
Мортон пожал плечами. Ему не хотелось нагружать свой ум размышлениями о таких формальностях.
– Просто будьте там, – сказал он.
Поэтому Мейтленд был здесь вместе с Эрскином, Линдсеем, Рутвеном и Киркалди из Грэнджа, расхаживавшими перед стенами замка, собирая дрова для костра, который они зажгут – увы, не очень скоро, – и следившими, не выдаст ли архиепископ Гамильтон свое присутствие в замке. Гамильтон, побочный член клана, остался католиком, хотя про него говорили, что «он ни на чем долго не задерживается». Он занял пост, освободившийся после гибели кардинала Битона, и, возможно, сейчас наблюдал за ними.
Киркалди указал на стены замка. Свист ветра почти заглушал его слова, так как замок практически нависал над морем.
– Мы смогли продержаться здесь целый год! – с нескрываемой гордостью заявил он.
– Разве плен не был жестоким наказанием? – спросил Мейтленд. Киркалди был одним из тех, кого захватили французы, хотя в силу благородного происхождения его всего лишь заключили в тюрьму, а не отправили рабом на галеры вместе с Ноксом.
– Плен всегда горек, – ответил Киркалди. – Да, мы пострадали за нашу веру.
К ним подошел Эрскин, закутанный так плотно, что напоминал медведя, вставшего на задние лапы.
– Нокс здесь, – сказал он.
Мейтленд увидел реформиста, сидевшего на лошади и подававшего знак лорду Джеймсу. Но потом Нокс спешился и пошел к ним; ветер с океана раздувал складки его тяжелого плаща за спиной. Он зябко потирал руки без перчаток, а неизменная Библия торчала у него под мышкой.
– Слава богу, нет дождя или снега! – воскликнул он.
Мейтленд был тронут тем, как Нокс находил основания для похвалы в любую погоду. Кроме того, он был прав: дождь и снег прошли стороной, хотя от залива налетали порывы шквального ветра.
– Именно здесь блаженный Джордж Уишарт принял смерть в схватке с силами зла, – произнес Нокс. – Здесь наша вера получила свое подтверждение.
– Расскажите об этом, – попросил лорд Джеймс, словно ребенок. – Нас там не было.
– Ах, какой был день! – Нокс так разволновался, что плащ стал стеснять его движения, и он небрежно сбросил его с плеч.
Мейтленду показалось, что он заметил какое-то движение за окнами замка. Возможно ли, что архиепископ уже сейчас созывает аркебузиров, чтобы напасть на них. Нокс вызывающе повернулся спиной к замку.
– И не будем забывать разницу между английскими и шотландскими мучениками. Англичане идут на костер, бормоча молитвы, но когда наш Патрик Гамильтон часами страдал в пламени за двадцать лет до Уишарта и приор подошел к нему с предложением покаяться, он повернулся в дыму, назвал приора посланцем сатаны и предупредил, что он, Гамильтон, будет обвинять его перед Богом. А когда в Англии епископ Гардинер сжигал истинно верующих, он спокойно нежился в постели. Но кардинал Битон… Мы, шотландцы, не позволили ему лежать спокойно.
«Теперь пришло время для таких же нападок на Марию», – устало подумал Мейтленд и приготовился к этому. Но, к его удивлению, голос Нокса задрожал от слез, и он просто сказал:
– Давайте помянем нашего брата Уишарта.
Он дал сигнал зажечь костер. Мортон вышел вперед с факелом и поднес его к сложенным дровам. Они были холодными и отсыревшими, и сначала не получилось ничего, кроме густых клубов дыма. Мейтленд закашлялся, когда ветер отнес дым прямо ему в лицо, и содрогнулся при мысли о том, каково было бы ему стоять там, привязанным к столбу, и задыхаться в дыму…
Он обратил взгляд к морю, серому и ненастному в это время года. Лишь несколько кораблей осмелилось выйти из гавани, но вскоре торговля возобновится, послания будут летать взад-вперед, и работы намного прибавится.
Пламя наконец занялось, потрескивая и стараясь вырваться из своей древесной темницы. Оно пробивалось между палками, как будто они были прутьями тюремной камеры. Потом огонь с ревом вырвался наружу и окатил их дождем искр.
– Пусть все помолятся согласно своей вере. – Голос Нокса был едва слышен из-за рева огня и шума прибоя. – Видите, как Он принимает наши дары?
«Мои дары, – подумал Мейтленд. – Что это такое? Пытливый ум, который старается оставаться незамутненным, как стакан чистой воды? Это все, что я могу поставить на службу Шотландии».
Когда огонь погас, мужчины остались стоять, склонив головы. Жар от костра согревал сторону тела, обращенную к нему, и холод на время отступил. Но потом Мейтленд снова ощутил морозное покалывание в пальцах ног.
– Приглашаю вас в свой здешний дом, – сказал лорд Джеймс.
Все они с радостью преодолели небольшое расстояние между замком и аббатством Сент-Эндрюс, благодарные избавлению от соленого ветра и внимательных глаз архиепископа Гамильтона.
То обстоятельство, что лорд Джеймс сохранял право на владение аббатством Сент-Эндрюс, было явным отклонением от нормы; он получил это право при старой системе злоупотреблений, горячо критикуемой реформистами. «Он должен был отдать земли, – подумал Мейтленд, – но, разумеется, он не собирался отказываться от этой конкретной роскоши, допустимой для старой церкви. Пожалуй, из семи смертных грехов брат Джеймс больше всего страдает от алчности».
Дом лорда Джеймса, бывшее жилье приора, был просторным и хорошо обставленным, хотя самые роскошные предметы обстановки благоразумно убрали подальше. Он пригласил всех, предложил и напитки, а потом подождал, пока большинство из них уйдет, чтобы оставшиеся четверо могли перейти к самому важному делу, связанному с королевой.
Они расселись вокруг камина, где ярко пылал огонь: лорд Джеймс, Эрскин, Мейтленд и Мортон.
– Мы позвали ее домой, и она вернулась, – сказал лорд Джеймс. – Все присутствующие подписали документ о ее приглашении. Осмелюсь спросить, довольны ли мы итогом?
– Вполне довольны, – ответил Эрскин высоким голосом, в котором слышался искренний энтузиазм. – Она оказалась лучше, чем мы могли надеяться.
– Вы имеете в виду, в религиозном смысле? – спросил лорд Джеймс.