Тайна моего двойника
Шрифт:
— Понимаю. А отчего ребенок моей мамы умер?
— Не справился ее организм. У нее-то у самой мальчонка был — слабенький, маленький, как недоношенный, хотя она все девять месяцев проносила… Уж как она счастлива была, когда я ей тебя показала! Щечки у тебя были, как яблоки, глазки синие, пух на головке белый, и на плечиках — тоже пух, как персик! Ты, я смотрю, потемнела, а?
— Потемнела, — согласилась я, потрогав для верности свои крашеные волосы. — А чего же вы опасаетесь, Наталья Семеновна? Вы же толком ничего не знаете? Ни кто, ни что, какая «шишка», какая дочка — ровным счетом
— Потому, может, и жива до сих пор… А Лены Куркиной — нету больше. Машина ее, понимаешь, сбила… Сбить-то сбила, да вот какая машина? Чья машина? И отчего сбила Лену Куркину? Вот что интересно!
Она посмотрела на меня, словно желая убедиться, что мне тоже интересно. Мне было интересно, даже очень интересно, что я и немедленно изобразила на своем лице и даже переспросила:
— Отчего же?
— А оттого, что жадность ее сгубила.
— ?
— Да-да, за длинным рублем Лена погналась. Я понимаю, каково ей жить на пенсии, без доходов, без связей… Раньше не так было: мы были уважаемыми людьми, если что достать надо — все к нашим услугам, все могли! А сейчас как? Доставать уже ничего не надо — все есть, иди и купи, были бы только деньги. Вот тут-то и загвоздка: денег-то всего — пенсия! Не разживешься. И вот вбила она себе в голову заработать на старом секрете…
Явилась она ко мне в конце сентября. Помнишь, говорит, ту историю с ребеночком? Помню, отвечаю, а чего это ты вспоминать взялась? Да так… — хитрит Лена. А фамилию, говорит, той женщины, которой девочку отдали, тоже помнишь?
Я ей в ответ: ты чо, мать, через столько-то лет помнить? Да я ее сразу и забыла!
А я тогда и вправду не помнила.
— Колись, — говорю, — Елена, чего темнишь?
— Да я вот думаю, можно было бы подзаработать теперь… Не можешь узнать фамилию-то?
— Это в архивах надо смотреть, а кто же меня туда так просто пустит, я там уж семь лет как не работаю, и персонал весь сменился!
— Ну не весь же! Кто-нибудь да остался из старых коллег, вот ты и попроси…
— Ты смешная, о чем я просить стану? Если бы я сама перебрала карты рожениц, так я бы наткнулась и вспомнила фамилию, а так — чего я говорить буду? Найди мне всех, кто рожал в таком-то году в таком-то месяце? Я уж и не помню, какой год и месяц был…
— Май, — говорит Лена, — семьдесят четвертого года.
— Ну слушай, не знаю я. Подумаю… А кто же это тебе заплатит? Ну, найду я тебе фамилию, а ты явишься к женщине: здрасте, а ребеночек-то не ваш! И думаешь, побежала она тебе платить за такую радостную новость? Только беду в семью принесешь! Разве вот только если ты к другой собираешься, к той, которая родила…
— К примеру.
— Ленка, ты спятила. Шантажом собираешься заниматься?
— Ладно, ты не хочешь помочь? А то и сама бы заработала.
— Нет, — говорю я ей, — ты спятила и все тут!
— Да ладно, успокойся, я пошутила. Никуда я не пойду.
— Слава богу, — говорю…
Она меня больше не просила, но разговор мне этот запал. Я, действительно, попросила знакомых, оставшихся работать в Ганди, показать мне архивы. Толком даже не знаю, зачем. Нашла таки : Самарина Вера…
А Ленке я ничего не сказала. Мне эти дела не нравятся. К тому же я уже оформляла отъезд в Америку, к детям, и зачем мне лишние хлопоты? Мне бы деньги, конечно, пригодились для отъезда, разве же я возражаю, чтобы заработать! Но шантаж — это ж дело дурное! И опасное! Вон, как фильм какой смотришь — так всегда шантажистов убивают. То, конечно, кино… Да только через несколько дней Лена под машину попала. Мне отчего-то не по себе сделалось, мысль мелькнула, что уж не отправилась ли она и впрямь шантажировать мамашу той девочки, то есть твою… А уж когда спустя еще пару недель, я через общих знакомых услышала, что и главврач Демченко погибла, и снова несчастный случай, мне и вовсе нехорошо стало. Ну, думаю, пора мне к детям ехать. И уехала.
Наш стол давно был убран и Витторио де Сика поглядывал на нас с любопытным нетерпением. Ресторан был пуст и ему, видимо, хотелось спокойно отдохнуть несколько оставшихся часов до вечернего налета посетителей. Джонатан сделал знак, чтобы расплатиться.
Колесникова, закончив свою историю, как-то потухла, лицо ее озаботилось, закрылось. Пожив полтора часа воспоминаниями о прошлой жизни, в которой она была значительной фигурой, вершащей судьбы, причем в самом прямом смысле этого слова: в ее руках были жизни и смерти, в ее руках было будущее младенцев и их счастливых — или несчастных — матерей, она вернулась мыслями к настоящему, в котором был Брайтон-Бич, невеселая и одинокая жизнь «по талонам»… Эмигрантская жизнь, о которой я знала мало и понаслышке, мне показалась удручающей. Во всяком случае та, которую я увидела здесь.
В машине мы молчали, и только уже около ее дома, выйдя из машины, чтобы попрощаться с Колесниковой, я сказала ей:
— У вас, Наталья Семеновна, нет причин бояться. Вы не знаете, кто моя настоящая мать — а именно ей мешают люди, знающие тайну моего рождения. Ей мешаю я. Ей мешают — мешали — те, кто принимал у нее роды. А вы — вы тут не при чем. О вас даже никто ничего и не знает, скорее всего. Так что спите спокойно.
— Твоими бы устами… Ну, спасибо за обед.
Она было дернулась, чтобы идти, но осталась на месте и, помявшись, спросила:
— Ты… Ты правда счастлива со своей матерью?
— Правда!
— На меня зла не держи… Что делать-то будешь теперь? Чем-нибудь я тебе помогла своим рассказом?
— Наверняка. Хотя пока не знаю, как.
— Смотри, берегись. Дружок-то у тебя хороший. Спокойный такой, внимательный. Даром что не понимает, а все сечет. Глаза такие — ух! Он у тебя прямо как этот, боди-гард. Все видит, все примечает, все оценивает.
— Да? — удивилась я. — Я не обращала внимания…
— Куда тебе! Ты разговоры ведешь, занята. А он свое дело знает. Хороший парень. Смотри, не упусти! А то, «друг», понимаешь… Будешь в «другах» держать, так он себе другую найдет, — за ним, небось, прихлестывают девки. Нынче девицы разбитные такие, на мужиков прямо кидаются! Раньше мужчины за дамами ухаживали, теперь — девушки все обхаживают, а парни ломаются да глазки строят… Так что гляди, Оля Самарина, не упусти своего «друга»! Это я тебе говорю, как…