Тайна моего двойника
Шрифт:
Светлана Ивановна утерла слезы.
Я тоже.
— Куркина не могла мне сказать, куда пристроили моих девочек. Она принимала у меня роды и знала, что мне подменили детей, но их судьбой, по ее словам, занимался другой человек… Однако, она взялась узнать. Разумеется, я обещала ей еще заплатить. Мне показалось, что она знает человека или людей, которые все это дело провернули, но не хочет мне их называть, чтобы я не добралась до них сама — она хотела подзаработать еще и на этой информации… И, хотя я понимала, что в этом принимала
— Я знаю, кто эти люди! И я могу вам рассказать, как дело было… Теперь я знаю все, Светлана Ивановна…
Я смутилась. Имя-отчество резануло слух — и мой и Зазориной. Но не называть же мне эту женщину, которую я вижу впервые в жизни, «мама»?
— Или почти все… — добавила я.
Я говорила долго. Ей я рассказала все: и про Шерил, и про Кати, и про Игоря, и про Джонатана; про Сережу и киллера Диму, про комиссара Гренье и про наши поиски по следам акушерок; и про мертвого мальчика…
Зазорина слушала, бледная, осунувшаяся. Черные тени легли под глазами.
Я сама была, наверное, не лучше.
Пепельница быстро наполнялась окурками.
Я говорила и думала: вот передо мной сидит моя мать. У меня уже есть мать; вот еще одна, которую я вижу впервые в жизни. Настоящая… А разве другая — не настоящая? Пусть меня разлучили с настоящей не по ее вине, но от этого ничто не умалится в моих отношениях с моей мамой, которая ненастоящая, и ничего само по себе не родится с этой, с настоящей….
В моей душе был тотальный сумбур.
— И ты решила, что это я подослала убийц, чтобы избавиться от грехов молодости?
— Решила… А что мне еще оставалось думать? Все сходилось, все совпадало… Вы занимаетесь политикой, вы возглавляете женское движение; узнай кто, что вы отказались от собственных детей — это означало бы конец вашей карьере… Но только… Если это не вы, тогда кто же? Кому же это мы помешали? Кому понадобилось вас обмануть? Кто послал убийцу? Я теперь уже ничего не понимаю.
— Зато я теперь понимаю все.
Я смотрела на нее в ожидании продолжения. Но и она молчала, думая о чем-то. Лицо ее приняло жесткое, суровое выражение.
Не выдержав затянувшейся паузы, я нарушила тишину:
— Вы хотите сказать, что вы знаете, кто…?
— Знаю.
— И кто же это?
Отвернувшись к окну, за которым белели заснеженные крыши, она тихо произнесла:
— Ваш отец.
От неожиданности я встала. И так и замерла перед моим креслом.
Я слышала, как Зазорина переговаривалась о чем-то по селектору со своей секретаршей.
Я все стояла, тупо глядя в противоположную стену. Зазорина потрясла меня за плечо.
— Очнись, Оля. Здесь невозможно разговаривать, нужно уйти отсюда. Но у меня есть одно дело, которое я не могу отменить, подождешь? Я постараюсь побыстрее.
Я кивнула и вышла из ее кабинета.
Джонатан ждал меня внизу. Он встревожился, увидев мое опрокинутое лицо.
— Это не она, — только и смогла выговорить я.
— Она — не твоя мать? — не понял он.
— Мать. Моя. Наша с Шерил. Но не она хотела убить нас.
Это наш отец…
Полчаса спустя Зазорина появилась из подъезда.
— Вот ты где… Я тебя высматривала в приемной.
Она уже пришла в себя, и лицо ее восстановило свои краски, как природные, так и косметические. Синие глаза были полны решимости.
— Это Джонатан, — представила я.
— Что ж ты сразу не сказала, что ты пришла с ним? Держишь человека на морозе! Садитесь-ка в машину.
Черный лимузин стоял у подъезда. Шофер открыл дверь.
— Мы на своей, — сказала я.
Сегодня с утра Джонатан взял в прокате «Нисан», на котором он и привез меня на Фрунзенскую набережную, к высокому дому, в котором расположился комитет партии Зазориной.
— Тогда следуйте за нами!
Зазорина села в свой лимузин и мы покатили в направлении Чистых Прудов.
Большой кирпичный дом, вахтерша в стеклянной будочке, огромная, превосходно обставленная квартира. Депутату живется неплохо в нашей стране, подумала я. И, поймав себя на этой злой ироничной ноте, спохватилась: впрочем, во всех странах депутаты живут хорошо. И это нормально!
— Располагайтесь, — Зазорина гостеприимно кивнула на свою гостиную. — Есть хотите?
— У вас дома… никого нет?
— Сейчас зимние каникулы. Мальчики с их отцом уехали в горы.
Тем лучше. Мне совсем были бы не кстати сейчас новые эмоции при виде моих братишек.
— Так есть будете?
— Вы не беспокойтесь, ничего не надо готовить. Так, может, пару бутербродов…
— А я и не беспокоюсь. У меня все готово. Ко мне домработница ходит, она готовит.
Через несколько минут на кухонном столе стояла тарелка с овощами, холодные котлеты, закипал чай.
— Давайте, налетайте. Нам надо торопиться. Дел куча. Вот так всегда, все сразу… Сейчас бы посидеть с вами, никуда не бежать, ни о чем не думать… Но нельзя. Надо эту компанию брать. Ешьте, я пока позвоню.
Я как-то не так себе представляла наш визит к ней. Все было слишком просто, слишком обыденно. Я все еще была под влиянием шока, тогда как Зазорина уже давно пришла в себя, уже владела собой и ситуацией, уже восстановила свои ухватки деловой женщины…
«Найди мне, кто был на связи с французской полицией по делу Самариной, — доносился ее голос из гостиной. — Да, Париж. У них там киллер наш, русский сидит. Уж ФСБ — наверняка, как же без них! Но у вас на Петровке тоже кто-то должен быть на подключке. Что значит „когда“? Сию секунду, немедленно! Жду.»