Тайна моего мужа
Шрифт:
– За что ты извиняешься? И что вы здесь делаете?
– Мы приехали… – начала было Тесс, но у нее перехватило горло.
– Помогать тебе, бабушка! – крикнул Лиам. – Из-за лодыжки! Мы летели сюда прямо в темноте!
– Что ж, это очень мило с твоей стороны, дорогой мой, – заключила мама Тесс и отодвинулась на костылях в сторону, пропуская их в дом. – Входите, входите же. Простите, что я так долго ковыляла до двери. Я-то и понятия не имела, насколько хитрая штука эти чертовы костыли. Воображала, что буду небрежно скакать, куда захочу, но они врезаются в подмышки, как я не знаю что. Лиам, сбегай-ка включи свет на кухне,
– Круто!
Лиам направился на кухню и по какой-то необъяснимой причине, понятной только шестилетним мальчишкам, начал двигать руками и ногами рывками, словно робот.
– Обработка данных! Обработка данных! Коричный – тост – подтвержден!
Тесс занесла в дом сумки.
– Прости, – повторила она, поставив вещи в коридоре и подняв взгляд на мать. – Мне следовало бы позвонить. Твоя лодыжка очень болит?
– Что случилось? – спросила мать.
– Ничего.
– Врешь.
– Уилл… – начала было Тесс, но осеклась.
– Милая моя девочка.
Мама опасно пошатнулась, как будто пыталась потянуться к ней, не выпуская костылей.
– Только ничего больше не сломай, – попросила Тесс, поддержав ее.
Она чуяла запах зубной пасты, крема для лица и мыла, а подо всем этим – знакомый мускусный и чуть затхлый мамин запах. На стене коридора позади ее головы висела в рамке фотография семилетних Тесс и Фелисити: в праздничных белых кружевных платьицах и вуалях, с ладошками, благочестиво сложенными перед грудью, как принято для первого причастия. В коридоре у тетушки Мэри точно на том же месте висела такая же фотография. Фелисити с тех пор стала атеисткой, а Тесс определяла себя как «отпавшую от церкви».
– Давай же, расскажи, – потребовала Люси.
– Уилл, – снова попыталась объяснить Тесс. – И… и…
Закончить она не могла.
– Фелисити, – подсказала ее мать. – Я права? Да.
Она подняла локоть и с силой впечатала костыль в пол, так что фотография с первого причастия закачалась.
– Маленькая дрянь!
1961 год. Холодная война была на пике. Тысячи жителей Восточной Германии бежали на Запад. «Никто не собирается возводить стену», – объявил председатель Государственного совета ГДР Вальтер Ульбрихт, которого кое-кто называл роботом Сталина. Люди переглянулись, вскинув брови. Что за… Кто вообще что-то говорил о стене? Еще несколько тысяч собрали вещи.
В Сиднее, Австралия, девушка по имени Рейчел Фишер сидела на высокой стене над пляжем Мэнли, болтая длинными загорелыми ногами, а ее парень, Эд Кроули, с досадной увлеченностью листал «Сидней морнинг геральд». В газете была статья о событиях в Европе, но и Эда, и Рейчел Европа не слишком-то занимала.
Наконец Эд заговорил.
– Эй, Рейч, а давай купим тебе такое? – окликнул он и указал на развернутую перед ним страницу.
Рейчел без особого интереса заглянула ему через плечо. Газета была открыта на полностраничной рекламе ювелирной фирмы «Ангус энд Кут». Палец Эда остановился на обручальном кольце. Он едва успел поймать ее за локоть, пока она не свалилась со стены на пляж.
Они ушли. Рейчел лежала в постели, с включенным телевизором, журналом «Уименз уикли» на коленях и чашкой «Эрл грея» на тумбочке у кровати вкупе с плоской картонной коробкой печенья под названием «макарони», которую сегодня принесла Лорен. Рейчел следовало бы выставить ее на стол в конце вечера, но она забыла. Возможно, преднамеренно: никогда нельзя быть уверенной, насколько ей неприятна невестка. Не исключено, что Рейчел ее ненавидела.
Почему бы той не уехать в Нью-Йорк одной? Она бы получила полных два года «времени Лорен»!
Рейчел сдвинула картонный лоток на постель поближе к себе и внимательно осмотрела шесть ярко окрашенных печеньиц. На вид в них не было ничего особенного. Предположительно это был последний писк для тех, кого заботили последние писки. Эти штуки продавались где-то в городе, в магазине, и люди часами стояли за ними в очереди. Дурачье. Им что, больше нечем заняться? Хотя казалось сомнительным, что Лорен будет часами стоять в очереди. В конце концов, ей-то уж точно есть чем заняться, и побольше, нежели всем остальным! Рейчел подозревала, что ей поведали целую историю о приобретении макарони, но, когда Лорен говорила о чем-либо, не имеющем отношения к Джейкобу, она обычно слушала вполуха.
Она выбрала красное печеньице и осторожно надкусила.
– О господи, – простонала она мгновением позже.
Впервые за бог весть сколько лет Рейчел подумала о сексе. А затем откусила кусок побольше.
– Матерь божья! – Она рассмеялась в голос.
Неудивительно, что люди выстраиваются за ними в очередь. Вкус оказался изысканным: малиновый аромат кремовой сердцевинки напоминал нежное прикосновение пальцев к коже, а безе было легким и воздушным, словно съедобное облако.
Стоп. Кто это сказал?
– Как будто съедобное облако, мамочка!
Восторженное маленькое личико.
Джейни. Года примерно в четыре. Впервые попробовала сахарную вату… в луна-парке? На церковном празднике? Рейчел не удавалось раздвинуть границы воспоминания. Оно было сосредоточено только на сияющем лице Джейни и ее словах: «Как будто съедобное облако, мамочка».
Джейни пришла бы в восторг от этих макарони.
Печенье выскользнуло из пальцев Рейчел. Она согнулась, как будто в попытке избежать первого удара, но слишком поздно – он уже настиг ее. Давно уже ей не было настолько плохо. Волна боли, такой же свежей и потрясающей, как в тот первый год, когда она просыпалась каждое утро и на мгновение забывала, а потом ей в лицо било осознание, что в комнате дальше по коридору нет Джейни. И никто не опрыскивает себя слишком обильно тошнотворным дезодорантом «Импульс», не наносит макияжа в оранжевых тонах поверх безупречной семнадцатилетней кожи, не пританцовывает под Мадонну.
Могучая, неистовая несправедливость разрывала и скручивала ее сердце, словно в схватках. Моя дочь пришла бы в восторг от этих дурацких печеньиц. Моя дочь сделала бы карьеру. Моя дочь могла бы уехать в Нью-Йорк.
Стальные тиски охватили грудь Рейчел и сдавили так, что она едва не задохнулась и хватанула ртом воздух, но сквозь панику до нее доносился усталый, спокойный голос.
«С тобой такое уже бывало, – нашептывал он. – Это тебя не убьет. Тебе кажется, что ты не можешь вздохнуть, но на самом деле ты дышишь. Тебе кажется, что ты никогда не перестанешь плакать, но на самом деле ты уймешься».