Тайна моего отражения
Шрифт:
– Вместо тебя… – не столько спросил, сколько заключил Джонатан, уставившись на пистолет, который он держал в руке. – Думаю, что у тебя есть вопросы к этому говну? Мне он не ответил – ни по-английски, ни по-французски не говорит. Или прикидывается.
Я никогда не слышала подобных выражений от Джонатана – и это при том, что слова этого разряда употребляются весьма широко и французами, и англичанами.
Я опустилась на кровать рядом с Джонатаном. Он приобнял меня за плечи и легонько погладил, словно хотел сказать: все хорошо, я рядом, больше не надо ни о чем беспокоиться… Я ответила ему, прижавшись на мгновение щекой к его
– Опиши мне того, кто сделал тебе заказ, – принялась я за дело.
Дима, разглядывавший до сих пор паркет с видом затравленного волка, кинул на меня взгляд, и в нем молнией сверкнула ненависть.
– Лучше бы я тебя сразу пришил, сука, – прошипел он.
– Что он говорит? – спросил Джонатан.
– Жалеет, что не убил меня сразу.
Джонатан подошел к Диме вплотную и поднял пистолет.
– Значит, так, – заговорил он по-английски, – если ты, мразь, еще что-нибудь вякнешь в этом духе, я тебя пристрелю. Отвечай на вопросы, понял?
Вместо ответа Дима подтянул колени и ударил ногами Джонатана в живот. Джонатан не ожидал. Он отлетел в угол, Дима вскочил и, развернувшись вокруг себя, нанес ему еще один удар ногой, по-каратистски раскручиваясь одновременно для следующего. Но Джонатан поймал его ногу на весу, дернул ее на себя и опрокинул наемника на спину. Вскочив, Джонатан поднял Диму рывком и врезал ему боксерским ударом в лицо.
– Следующий удар будет смертельный. Переведи ему.
Мои измученные нервы не позволяли мне испытывать сейчас какие бы то ни было эмоции, но чувство восхищения все же прорвалось через пустоту и апатию. Он и это умеет, этот интеллигентный мальчик из хорошей семьи! Снимаю шляпу…
Джонатан подождал, пока я переведу его фразу, и холодно добавил:
– Только сначала я его лишу «фамильной драгоценности».
Этим изысканным выражением французы называют мужские половые органы. Я с большим удовольствием перевела это дополнение.
Дима лежал на полу, не смея подняться. Джонатан отволок его снова в кресло. Как только он принял вертикальное положение, из его носа и из губы потекла кровь.
– Хочешь жить, Дима? – вкрадчиво спросила я.
Он не смотрел на меня и не отвечал.
– Хочешь. Очень хочешь, я знаю. Ты молодой, красивый парень, тебе себя жалко при мысли о ранней смерти. Правда же? Это тебе других не жалко. А себя жалко… Козел ты, Дима. Так не бывает. Поговорку знаешь: не рой другому яму, сам в нее попадешь? Это означает – на случай, если ты до сих пор не понял, – что зло, которое ты делаешь, Дима, тебе обязательно вернется и отплатится. Рано или поздно. И жизнь, Дима, устроена именно так, а не иначе. Подумай своей пустой головой немножко, пока тебе ее никто не свернул. Все, урок морали закончен. Теперь говори, кто тебе сделал заказ.
Косо глядя на меня, Дима описал заказчика. Это был, без сомнения, Сережа. Сережа, помощник Игоря, выполняющий его поручения…
– Кого ты еще видел? Кого мне можешь описать?
– Никого, – буркнул Дима.
– Слушай, давай так: мы тебе делаем подарок – оставляем тебя в живых. А ты в благодарность нам рассказываешь все, что ты знаешь об этом деле. А, Дима? Ты знаешь, что такое благодарность? Тебе это чувство доступно? Мы ведь можем тебя убить, а перед смертью больно избить – у тебя же есть чувствительные места, не правда ли? – с издевкой добавила я. – После того что ты сделал нам с Шерил, после сегодняшней
– Спасибо, – пробурчал он себе под нос.
Я удивилась. Прямо скажем, ни на какой воспитательный эффект моих слов я не рассчитывала. Хотелось просто выговориться и показать этому недоумку, что существуют в жизни другие взаимоотношения между людьми, другая логика, другое видение мира. Чтобы когда-нибудь, спустя много лет, если доживет, конечно, на что у него при его «профессии» шансов мало, – он, может быть, вспомнил бы эти слова и хоть что-нибудь бы понял… Но, поразмыслив, я поняла, что его «спасибо» – просто признание факта, что он хочет жить и готов послужить нам в обмен на эту возможность.
– Я бы предпочла в качестве «спасибо» информацию.
– Я не знаю ничего.
– Врешь.
– Правда. Я видел только его, ну, того, светлого.
– Что он тебе поручил, с самого начала?
– Он сначала велел пойти на конференцию, куда твоя подруга… или сестра, не знаю – должна была идти. Велел затесаться в толпу журналистов и сделать ее снимки.
– В понедельник?
– В понедельник. Я как раз прилетел утром.
– Откуда он знал, что у Шерил будет конференция?
– Он мне не докладывал… Дай воды.
– «Пожалуйста» надо говорить. Ты плохо воспитан.
Дима зыркнул на меня из-под бровей и, облизав разбитые губы, внятно проговорил: «Пожалуйста»…
Джонатан, которому я переводила по мере нашего разговора, кивнул. Я принесла Диме воды, придержала стакан – его руки были по-прежнему за спиной.
– А если вы меня вправду не убьете… Что вы со мной сделаете? Отпустите?
Мы не успели обсудить это с Джонатаном, но я полагала, что мы его сдадим полиции. Сообщать об этом Диме мне, однако, не хотелось – эта перспектива была для него немногим лучше скорой смерти. Французский суд – не русский, кореша не вытащат за взятку. Впрочем, кто сказал, что в России кореша вытащили бы? Скорее пристрелили бы, чтобы не проболтался.
– Не знаю, подумаем, – ответила я. – Что было дальше?
– Фотографии мне велели факсом отослать в тот же день. Ну, я отослал. Тогда сказали следить за ней и телефон прослушивать.
– Погоди-ка. Раз тебе поручили сделать фотографии Шерил, значит, идя на собрание, ты еще не знал, как она выглядит. Так как же ты ее опознал?
– А мне сказали, что она экологичка и что у них будет большая конференция, вроде международного съезда. И дали адрес. Я туда и пошел, а там услышал, к ней обращаются: Шерил Диксон. Там народу была уйма, и все чего-то кричали и у нее спрашивали, на всех языках. Русские там тоже были, слышал, говорили по-русски… И журналистов – до хера. Так что мне было раз плюнуть среди них затесаться.