Тайна наложницы
Шрифт:
Широкие бедра образовали могучий круг, плотно охвативший Ипполита. Великолепные изгибы тонкой талии усиливали стремление к слиянию, упроченное объятием стройных ног. Ипполит упоенно созерцал эту вызванную им страсть Ананке, воплотившей в своем теле всю древнюю силу Женщины. В теле, напоенном всеми соками бессмертной жизни, всеми ее пламенными и неукротимыми устремлениями… Возлюбленной, принявшей его в неистовом желании отдаться так полно и беззаветно, как никто из женщин.
Желание, страсть, слившиеся с вдохновением художника, длились у Ипполита всегда долго. Исступление Ананке ослабевало,
С пылающими щеками и разметавшимися волосами, нежная и признательная, она смотрела на Ипполита из-под ресниц. Одна ее рука продолжала обнимать шею художника, другая медленно, точно во сне, скользила по твердым выступам мышц на его руках, плечах, спине. А он с горячей благодарностью покрывал ее всю нежными поцелуями, вновь и вновь обводя рукой и как бы утверждая в памяти все линии ее тела.
Это созерцательное поклонение храму тела сменилось желанием полнее и глубже вобрать в себя его красоту. Тогда в руках Ипполита появлялась покоряющая сила, соски грудей Ананке пробуждались под губами художника, дерзко расходясь в стороны от сбивающегося дыхания…
Ипполит и Ананке забыли обо всем, кроме своей страсти, неистощимой, как море, и чистой, как огонь.
Неожиданно, склонясь над лицом любимой, художник увидел ее ресницы, тонкие пряди волос на лбу и темные круги вокруг глаз. Он оглянулся на близкие края поля, ночью казавшегося необъятным. Долгая осенняя ночь кончилась.
Ананке, почувствовав перемену в Ипполите, очнулась и с детским изумлением посмотрела на быстро наступавший рассвет. Лучами восходящего солнца осветился склон ближайшей горы, в просвете внизу показалась долина с багряными кронами деревьев. Осенняя роща у дороги превратилась в алую стену, вдали послышалось блеяние овец.
Ананке, счастливая и доверчивая, поднялась навстречу первым лучам, улыбнулась и глубоко вздохнула, подняв к небу гордую голову. Руки поднялись к волосам извечным жестом женщины – владычицы и хранительницы Красоты, томительной и влекущей, неизбежно исчезающей и без конца возрождающейся вновь, пока существует на земле род человеческий…
И художник, любуясь Ананке, понял, что не будет ему больше покоя в жизни, пока не совершит он подвига, самой Афродитой предназначенного ему. Пока не создаст в камне или бронзе это совершенство, захватывающее душу и зажигающее тело, остановив летящий миг, пленив ускользающее движение формы. Пока не подарит миру творение, воспевшее красоту и любовь, что соединились в прекрасном теле.
Однако богам, должно быть, показались эти мечты ваятеля излишне дерзкими. Быть может, они решили, что им одним дано творить красоту, а смертным следует лишь смиренно поклоняться ей. Быть может, поэтому они затмили разум Ипполита, затмили в тот самый миг, когда замысел его статуи встал перед ним во всем своем величии и простоте.
Даже лицо Ипполита в этот миг изменилось – оно более не горело страстью, глаза потухли. А в руках появился нож, которому неоткуда было взяться на перепаханном поле. Разве что он принес его в складках плаща…
Короткий взмах… Жестокий отсвет встающего солнца ослепил Ананке и…
– Теперь твоя краса всегда будет со мной, – прохрипел он, нанося удар за ударом. И закончил свой кровавый труд
Конечно, этих, последних слов девушка не слышала, как не слышала уже более ничего. Лишь изумление жестокой несправедливостью мира сумела ощутить она в то мгновение, когда сердца ее коснулось обжигающе холодное острие…
Ананке умолкла. Не услышав более ни одного вопроса, однако увидев боль, что плескалась в глазах халифа, девушка нашла в себе силы закончить печальную повесть:
– Но, к счастью, дух Ананке – мой дух – не попал ни в рай, ни в ад, не растворился в мировом эфире, ибо он наполнился желанием мстить… пусть и одному-единственному, к тому же обезумевшему мужчине. Однако богам показалось, что я достойна не упокоения, а новой жизни, пусть и совсем отличной от жизни той, прежней.
Бог Хронос, отец и наставник всех богов, взял меня к себе и дал имени Ананке новый, страшный смысл, ибо теперь я звалась Предопределенностью, по-ромейски Нецесситатой. Три сестры Мойры, мои дочери, от начала дней, ибо это тоже было угодно отцу всех богов, стали ткать нити человеческих судеб: Клото, старшая, прядет нить каждой человеческой жизни, Лахесис, средняя, назначает жребий каждой человеческой жизни, а Атропос, младшая, неотвратимо обрезает нить жизни в назначенный час. Долгие годы, ибо Хронос властен над временем так же, как и над миром, я была обречена появляться в покоях и гаремах, являться воинам и владыкам и открывать им их судьбу.
Ты первый увидел сначала разум, а потом заметил прекрасное тело, сначала прислушался, а затем уж возжелал. И потому, открыв тебе, халиф, предназначение, я наконец стану свободной и упокоюсь, ибо нет страшнее доли, чем видеть прошлое и будущее всего мира и каждого человека в нем…
– О нет… – Халиф закрыл руками лицо. Он не хотел никакого предсказания, он даже боялся его! Он желал лишь долгих лет рядом с этой мудрой красавицей. И более не желал ничего.
Но Ананке была неумолима. Так всегда бывает неумолима судьба.
– Знай же, юный халиф, что твоя жизнь будет удивительной и необыкновенной. Ибо ты узнаешь великую славу и великую печаль. Твоя жизнь будет разделена на две: жизнь владыки, завоевателя и мудреца – для подданных, и жизнь затворника – для тебя самого. И так будет от того мига, когда ты решишь распорядиться своей судьбой как обычный человек, а не как всесильный повелитель. Теперь же я свободна, ибо открыла тебе все, что могу сейчас открыть… Прощай, мой властелин!
– Мы больше не увидимся, прекраснейшая? – словно в полусне, завороженный этим долгим рассказом, спросил Гарун.
– Я буду видеть тебя, наблюдать за твоими деяниями, подсказывать или указывать на ошибки. До того мига, когда твое решение будет решением обычного человека, а не властителя.
Нежная улыбка тронула губы красавицы. Она встала, склонилась к самому лицу халифа, прикоснулась губами к его лбу и… растаяла.
– Прощай, моя судьба, – только и смог прошептать халиф.
Должно быть, Гарун не поверил словам прекрасной Судьбы. Ибо призвал Салмана, дабы тот нашел чернокосую красавицу, которая должна была остаться единственной обитательницей Верхнего сада.