Тайна наложницы
Шрифт:
– Умар, иди сюда! Я хочу вот этот отрез… На…
Тут халиф замялся. О, названия комнат он знал очень хорошо, но вот меблировку загородного поместья представлял себе весьма смутно. И потому ограничился тем, что попытался указывать, для каких покоев будет предназначен тот или иной кусок ткани.
– Вот это в кабинет… Это к камину… Это… да, в библиотеку… Этот белый батист украсит полки с книгами… и ту белую вазу…
Внезапно тихое хихиканье оборвало пиршество халифа. Визирь ахнул, а Гарун-аль-Рашид в гневе обернулся на звук.
– Как смеешь ты,
Умар, быстроте ума которого мог позавидовать весь диван какого-нибудь крошечного княжества, успел прошептать:
– Остановись, Клавдий, ведь ты же простой иноземец, только вчера купивший поместье у стен города…
И, о чудо! этих простых слов хватило халифу, чтобы овладеть собой. Он улыбнулся и совсем другим тоном повторил:
– Как смеешь ты смеяться надо мной, богатым чужестранцем?
– Прости меня, добрый господин, но я смеялась не над тобой, а над тем, что ты захотел белым батистом украсить книжные полки и вазу.
Девушка подняла на халифа чуть виноватый взгляд, и тот понял, что погиб… Эти черные глаза были погибельно глубоки, щеки нежны, а уста столь прекрасны, что могли принадлежать лишь одной девушке: хозяйке всех его снов, той единственной, которой суждено стать тайной его души.
Диковинный медальон с черным камнем украшал шею девушки, а пальцы, сжимавшие калам, были измазаны чернилами. Халиф не мог оторвать глаз от этих черных пятен на нежных пальчиках, мечтая уже о том миге, когда сможет поцелуями покрыть каждый из них.
О, любовь бывает столь же стремительна и столь же неотвратима, как и смерть! И обе они, сестры-противницы, овладевают существом человеческим в единый миг, не давая возможности опомниться или попросить о пощаде.
– Прости и ты меня, добрая девушка. Я всего лишь невежественный иноземец по имени Клавдий, не знакомый с традициями и обычаями твоей родины, не знающий ее привычек и моды. У меня на родине иногда украшают вазы таким… как ты сказала… ах да, батистом…
Девушка еще раз хихикнула.
– Тогда у тебя на родине должны и вот таким мехом застилать ложе… а вот этим бархатом укрываться…
– И такой полосатой… да, такой полосатой камкой завязывать голову перед молитвой… – подхватил халиф.
– И такой шелковой лентой перевязывать тучное чрево…
Первой не выдержала девушка. Она звонко рассмеялась:
– Да пребудет с тобой милость Аллаха всесильного и всеведающего, добрый Клавдий! Добро пожаловать в прекрасный Багдад и в лавку моего дядюшки, достойного Сирдара!
– А как зовут тебя, о украшение вселенной?
– Меня зовут Джамиля, – ответила девушка и покраснела до корней волос.
Свиток шестнадцатый
Давно уже ушел из дядюшкиной лавки этот чудной иноземец, а Джамиля все смотрела на распахнутые двери, за которыми он исчез. Щеки ее горели от одного лишь воспоминания о его пылких взглядах, а рука все время трогала ткани, к которым прикасались его ладони.
Какая-то,
Девушка задумчиво взялась рукой за медальон, как делала всегда, и подивилась его теплой тяжести. Обычно камень, к которому она прикасалась, освежал ее прохладой, но сейчас все было иначе. Словно часть жара из души самой Джамили передалась черной агатовой кошке.
«Что со мной, о Аллах милосердный?» – подумала девушка. И услышала ответ от дяди на свой невысказанный вопрос:
– Джамиля, крошка, да ты влюбилась!
– О чем ты, дядюшка?
– Малышка, не морочь голову своему старому дяде! Уж мне ли не знать этого мечтательного выражения лица? Уж мне ли не понимать, почему вдруг ты застыла в неподвижности, а щеки твои горят огнем… Ты влюбилась в этого странного говорливого иноземца… И это совершенно ясно, как и то, что сегодняшний день благодаря покупкам этого удивительного юноши стал чуть ли не самым удачным за все время моей торговли!
– Так значит, день был удачным?
– Аллах великий, конечно! Он не сводил с тебя глаз, а его слуга все покупал и покупал, выкладывая динар за динаром… Должно быть, этот странный дикарь намеревался скупить все наши товары, но его… Умар, кажется, вовремя остановил.
– Как странно, дядюшка! Я ничего этого не заметила…
– Ты беседовала с ним, а юноша, думаю, готов был жизнь свою отдать за то, чтобы эта беседа никогда не прекращалась.
– Ну почему ты так говоришь, почтеннейший Сирдар? Он уже давным-давно ушел! Не остался ни на миг дольше, чем ему потребовалось, чтобы сделать все покупки.
– Глупышка! Да его увел слуга, которому надоело открывать объемистый кошель!
Джамиля пожала плечами. О, в глубине души она была рада словам дядюшки. Рада тому, что понравилась этому необыкновенному юноше. «Должно быть, его объятия показались бы мне слаще всех сладостей мира, а его уста нежнее самой нежности… Но, боюсь, уже через час он и не вспомнит о малышке в лавке, торгующей разноцветными тряпками…» И от этой мысли в душе Джамили поселилась черная тоска.
– Нехорошо, коварная девчонка, нехорошо так морочить голову мужчине! Пусть он всего лишь заморский невежда, но все равно это очень нехорошо.
– Аллах милосердный, дядюшка, я никому ничего не морочила! Я просто пару минут поболтала с ним!
Сирдар вздохнул. О да, эти двое лишь несколько минут поболтали о том о сем. Но от наблюдательного дядюшки не укрылись ни взгляды его племянницы, нежные и кокетливые, ни взгляды юноши, полные огня и желания. О, если бы такими взглядами малышка обменивалась с увальнем Алишером, приказчиком и сыном его давнего друга! Ибо тот давно уже не спит ночами, мечтая о Джамиле. А она… Она видит в нем только приятеля, доброго друга, готового разделить с ней минуты отдыха в лавке. И ничего более.