Тайна озера Сайсары
Шрифт:
— Геля-Геля, только она одна была для меня святым... — Давыдов вскинул голову и уставился на следователя. — Признался? Спьяну! В тот вечер я так надрался, что утром с похмела ничего не соображал. Голова гудела, как котел... Тошнило, белый свет казался с овчинку. А тут милиция... Схватили, скрутили, запихали в машину... Я и не знал за что. Но раз они так уверенно меня повязали, наручники одели — значит была вина. Привезли во второе отделение и втолкнули в какую-то комнату... Я слышал через тонкую дощатую перегородку их разговор и ужас меня сковал... Гелю убили! Я пытался вспомнить:
— Да-а... — Эленев пристально поглядел в его мутные от слез глаза. — Ну и дурак же ты, братец. Значит в тюряге решил отсидеться, а в это время убийца будет свою водочку попивать и еще резать людей?! Я изучил твое дело, а биографию не хуже своей знаю... И пришел к выводу, что все страсти-мордасти в твоей судьбе от чрезмерного честолюбия и эгоизма. Зажалели тебя в детстве и дали повод наслаждаться страданиями других людей за тебя... Прости за резкость, но ты получаешь наслаждение и удовлетворение, когда с тобой кто-либо нянчится, уговаривает, старается помочь. Чем ты отплатил приемным родителям? Они ведь любили тебя, даже больше родного сына... А может быть, надо было и ремешка когда испытать. Безнаказанность и потакание во всем своему чаду — прямой путь к эгоизму его и преступлению. По статистике, шестьдесят процентов мальчишек, которые воспитаны матерьми-одиночками, становятся на преступный путь.
Они так тебя «обидели», что отрекся от родителей. Да и Гелю доводил пьянками, ты их нарочно провоцировал, чтобы вызвать жалость и участие... Перегнул палку. А все твои дружки рядом только тогда, когда у тебя есть деньги на выпивку. В другом случае их не сыщешь днем с огнем. Уйми свое непомерное честолюбие, свою гордыню... Вспомни тех людей, которые тебя любили и которым ты нагадил своим поведением. А их не так уж много... Не ломайся перед людьми, ты уже вышел из школьного возраста... Опомнись!
Давыдов сидел молча, только желваки бегали по его скулам. Ох, тошненько было ему слушать эту проповедь! Взгляд его уперся в пол, руки судорожно сжимали облезлую шапку. Наконец выдохнул севшим от волнения голосом:
— Поздно меня учить, гражданин следователь. Единственный человек, который мог бы меня вывести из пике... мертв. Поздно!
— Я тебя не стану уговаривать и жалеть. Ты рожден, чтобы выбрать свою судьбу... Только дерьмо плывет по течению. Человек способен преодолевать все! Думай... посмотри на себя в зеркало, посмотри на свинарник в своем доме.
— Спасибо, начальник... мне так, в лоб, еще никто не говорил. Может и впрямь... мало били в детстве? Думаю...
2.
Как только Эленев вошел в невзрачное здание аэровокзала Салдына, к нему с улыбкой двинулся высокий и плотный человек. Он без разговоров отнял у прилетевшего небольшой саквояж, а уж потом обнялись... Они были знакомы еще по Свердловскому юридическому институту, поддерживали там дружбу якутского землячества.
— Столичному сыщику привет! — пророкотал Васюков.
Разговаривая, вышли на улицу и уселись в служебный «уазик». Васюков сам вел машину по укатанной снежной трассе. Свет фар выхватывал по обочинам обметанные куржаком невысокие деревья, потом тянулся какой-то бесконечный забор.
— В гостинице заказал тебе одноместный номер, но можешь остановиться и у меня. Куда рулить?
— В гостиницу, не хочу тебя стеснять. Я прилетел работать.
— Начальству не прикажешь. Когда последний раз был тут?
— Давненько... Уж и не помню.
— У нас много перемен. Вон новый Дом культуры...
Захар глянул в боковое стекло и заметил множество светящихся окон в морозной дымке. Гостиница тоже была недавно построена, двухэтажная, с коврами по коридорам. Ему отвели хороший угловой номер, было тепло и опрятно, в отличие от многих северных гостиниц, которые он много раз обживал в командировках. Васюков подождал, когда приехавший умоется, и повел его ужинать в столовую. Они сидели за дальним столиком, Захар ужинал и с нетерпением поглядывал на товарища. Тот решил тоже перекусить за компанию, хлебал горячий борщ с завидным аппетитом, даже расстегнул верхнюю пуговицу рубашки и расслабил галстук. Чувствовал себя Васюков просто и по-домашнему.
«Видимо, он еще ничего не прояснил со взломом квартиры Александровой, так, отмалчивается и говорит о пустяках, — подумал Эленев. — Неведомый взломщик, пока единственная живая ниточка во всем, омертвевшем, деле об убийстве. Кто и что искал в квартире? Гелену убили не случайные хулиганы, дело оборачивается совсем по-другому...»
— Товарищ следователь, — раздался рядом чей-то голос.
Эленев недоуменно обернулся и увидел седого мужчину среднего роста. Он был одет в чистый и выглаженный костюм, и Захар сразу определил в нем местного интеллигента, скорее всего учителя.
— Слушаю вас.
— Можно мне высказаться?
— Пожалуйста...
— И вас, и Степана Аркадьевича, общественность просит и обязует непременно отыскать убийцу Гели Александровой. Если мы не будем карать преступников, они обнаглеют до предела! Мы, жители Салдына, убедительно требуем поймать убийцу и заключить в тюрьму, а потом вынести самый суровый приговор. Его бы не мешало привести в исполнение здесь, прилюдно. Чтоб неповадно было другим!
— Ладно, ладно... обязательно поймаем, — закивал головой Васюков, — а вам поручим казнить на площади, — попытался он обернуть все в шутку.
Захар проводил взглядом удаляющегося с достоинством мужчину и недовольно промолвил:
— Ну и конспирация у вас! Не успел прилететь, а уже все знают цель моего приезда. Кто разболтал?
— Да это же деревня! — рассмеялся Васюков, — люди все здороваются друг с другом. Все на глазах, ничего не утаишь. А когда узнали об убийстве, Салдын неделю гудел, как улей. Ведь она была главой местной промышленности по пошиву унтов...
После ужина они вышли на улицу. В поселке тускло мерцали огни на столбах, откуда-то доносилась приглушенная духовая музыка, видимо, из Дома культуры.