Тайна переписки
Шрифт:
— Как же она будет твоя, если ты сам не подсуетишься?! — спросил Жора, вкладывая в свои слова чуть больше язвительности, чем это было оправдано ситуацией.
— Я ее куплю, — хладнокровно возразил Трескин.
— Ее? Купишь? Я смеюсь! — Жора и вправду хохотнул хриплым, каркающим голосом.
Кёльнер и Фогт, выбравшись из автобуса, с недоумением наблюдали за перепалкой, но подходить из вежливости не стали. Возможно, думали деликатные австрийцы, хозяева доискиваются сейчас, откуда в салоне грязь.
— Минуточку! — крикнул Трескин переводчице. — Айн кляйне производственный вопрос.
— Как ты ее купишь? — язвил Жора.
— Это уж мое дело. Значение имеет только результат.
— Ребята, не затевайте, не нужно, — вставил Семен Михайлович. — Людочка хорошая девушка. Поверьте мне.
— Как же мы узнаем этот твой результат? — продолжал Жора, не обращая внимания на ритуальные заклинания старика.
— Она сама скажет, готово, скажет, со мной полный порядок, я втюрилась! Где мой Трескин? Где мой киска Трескин?
— Если она в течение двух ближайших месяцев скажет, что в Трескина… втрескалась, — злобно возразил Жора, — я месяц работаю на фирму бесплатно.
— Идет! Копи деньги! Они тебе понадобятся.
— А если не скажет, я принародно ухвачу тебя за нос.
— Заметано.
— Готовь свой нос!
— Людочка славная девушка, — укоризненно повторил Семен Михайлович, перебивая ребром ладони сплетенные руки спорщиков.
Трескин глянул на часы.
10
Однако он потерял еще сутки, прежде чем нашел время обратиться вплотную к замыслу. Только на следующий день, часов в одиннадцать, выпроводив посторонних из кабинета, Трескин позвонил Эдику Трофимовичу:
— Как там мои кровные поживают?
— Уже соскучился? — доброжелательно отозвался фельетонист. Для ответа ему понадобилась небольшая пауза: затянуться и вынуть изо рта трубку.
— Все как будто чего-то не хватает.
— Они попали в хорошие руки, — заверил Эдик, — не беспокойся.
— Еще маленькая просьба, — сказал Трескин, обрывая разговор о деньгах, не телефонный. — Есть долговременная литературная работа с постраничной оплатой.
— Неужели мемуары?
— Угадал. Почти. Но эта работа не для большого мастера. Так… пошустрить. Хлопчика нет у тебя какого толкового под рукой?
— А какова постраничная оплата?
— Студенту хватит.
— Ага, — глубокомысленно произнес Эдик. — Понимаю. Есть тут такой один — Леша Родимцев. Что ему обещать?
— Скажи, заказ от миллионера. Этого будет достаточно.
— Ага, — повторил Эдик, явно неудовлетворенный. — Значит, Леша Родимцев.
— Но мне хорошего нужно, хорошего. И поскорее, это срочно.
— Леша Родимцев. Универсальный парень.
И еще сутки понадобились, чтобы отыскался Леша Родимцев. Универсальный парень Леша Родимцев, расположившись на низком диванчике, выжидательно улыбался. В чуть намеченной улыбке его сказывалось предчувствие чего-то приятного, хотя самая природа приятного, на которое Леша имел виды, не была ему до конца открыта. В двадцать с небольшим лет Леша ощущал себя проницательным, разучившимся удивляться человеком, что не мешало ему по какому-то странному противоречию рассчитывать на чрезвычайно утешительные сюрпризы за каждым поворотом жизненного пути, и потому блуждающая улыбка почти не сходила с его губ. В улыбке этой заключалось и благодушие преуспевающего молодого журналиста, и тонкое понимание создавшейся ситуации, и многие другие чувства, смотря по обстоятельствам.
— Коньячку? — любезно предложил Трескин.
— Охотно.
Трескин достал рюмку, потянулся за второй, но по неясной прихоти остановился — налил только одну. Приняв уже рюмку, Леша после неловкого промедления осознал, что остался в одиночестве. На юном гладком лице его сомнение отразилось новой ухмылкой — саркастической. Он пригладил светлые кудри, придававшие ему отдаленное сходство с ангелочком, как представляли его себе средневековые немецкие мастера: некое бесполое существо с лишенным индивидуальности округло-приятным лицом, — пригладил волосы еще раз, разделяя их надвое, изобразил губами что-то задумчивое и наконец опрокинул рюмку. Коньяк оказался забористый, бьющий в нос аромат заставил его поперхнуться.
— Хотелось бы знать из-за чего спешка, — скрывая смущение за развязностью, сказал Леша, когда откашлялся. — Приходилось за ночь девятистраничный репортаж отстучать, и диктовал по телефону в набор, но там хоть знал, из-за чего страдаю. А тут… Трофимович говорит: срочно, бегом, можешь не умываться и не чистить зубы. Требуется легкое и бойкое перо!
— Дело и вправду срочное, — кивнул Трескин. — Ты любовные письма писать умеешь?
Леша перестал ухмыляться, а Трескин и прежде не находил повода для веселья.
— Есть одна девочка. Ты ей признаешься в любви.
— Приятная неожиданность, — протянул Леша, не особенно почему-то обрадованный. — Как девочка, ничего?
— И на мордашку, и на попку — порядок. Только хрена тебе и в попке ее и в мордашке. Хлебало не разевай.
Бог его знает, почему Трескин взял с ходу хамоватый, даже откровенно грубый тон. Верно, это была все та же интуитивная прихоть, которая подсказывала ему случайную лишь по видимости, лишь на поверхности манеру поведения. Не улыбаясь, он пристально наблюдал заерзавшего юнца.
— Значит, любимой задницы мне не видать? — сказал Леша, употребив более грубое слово.
— Не видать, — кивнул Трескин.
— А как же я буду писать? От чьего имени?
— Понятно, не от своего. От своего имени любовные письма пишут бесплатно.
— Существенное уточнение, — хмыкнул Леша. — Однако занятно. В жанре любовных посланий я еще не работал. — Расстегнув молнию, он извлек из пояса-сумки шариковую ручку, рассеянно повертел ее и достал еще крошечный, как раз, чтобы поместиться в поясе, блокнотик. Почесал висок. — Я всегда повторял, что работаю в любом жанре, кроме доноса. И вот — глянь-ка — упустил! Занятно, занятно. Любовь, как говорится, не вздохи при луне, а что-то совсем другое. Занятно.