Тайна переписки
Шрифт:
— Дай сюда, — не повышая голоса, сказал своевременно подоспевший к эстраде Трескин.
После минутной заминки, которая заставила зрителей затаить дыхание, Валерка, как завороженный, протянул инструмент. Трескин играть на нем не стал, а передал хозяину.
— Вставай, — велел он.
И на этот раз к благоговейному удивлению зрителей Валерка послушался.
— Спускайся ко мне, — продолжал Трескин, выдерживая необходимые паузы. Аккуратно миновав стулья и оркестрантов, послушный, как первоклассник, Валерка покинул эстраду.
— А теперь вали отсюда, чтобы я тебя больше не видел! — прошипел Трескин, срываясь.
Решительный это был миг! Музыкант замер, сжимая спасенную флейту, оркестр затих… Раздалось утробное урчание. Не разгибая склоненной выи, всем туловищем Валерка медленно развернулся и… подволакивая ноги, потек к выходу. В оркестре прорвались возбужденные голоса, сознавая значение минуты. Трескин покосился на зрителей.
— От этого избавились, — объявил он, вернувшись к друзьям. — Отправился наш спаситель баиньки. Всё.
Трескин заблуждался. Но ошибка его носила по-человечески понятный, не злостный характер, поскольку никаким доступным воображению способом нельзя было предугадать то несчастное стечение обстоятельств, которое могло привести — и действительно привело! — к крушению всех надежд и расчетов.
В то время как Валерка, ссутулив бычьи плечи, не имея в голове ничего, кроме отрывочных о том и о сем понятий, которые, находясь в сумбурном состоянии, не производили и мысли, пусть самой коротенькой, — пока Валерка, как сказано, не имея в голове ни одной законченной, цельной мысли медлительно приближался к выходу из зала, навстречу ему столь же медлительно и бездумно двигался по коридору полный его двойник и подобие, если только возможно такое в природе… Насколько возможно такое в несовершенной природе. Валеркин двойник казался пошире в плечах, но пониже ростом. Если этот ходил ссутулившись под тяжестью утрамбованной плоти, тот, который пониже, раскачивал на ходу расставленными вширь, корявыми, не разгибавшимися до конца из-за невероятной толщины мышц конечностями; голова у этого была круглая и крепкая, у того — не столь правильная по форме, но не менее прочная, в шишках удивительной твердости. Волосы этого жидко липли к черепу, густая растительность того была коротко сострижена, чем и уравновешивалось впечатление. Этот закатывал рукава свитера, обнажая толстые, как лодыжки, запястья, тот разгуливал в майке. Этот крепко выпил, а тот был пьян. С утробным подавленным рыком поводил взглядом этот, тот сопел, издавая временами носовые звуки.
Поистине роковой случай должен был свести их там, где не разойтись двоим. Не имея в голове никаких мыслей, достиг дверного проема этот, когда тот, лелея ту же девственную непорочность помыслов, ступил на порог. Не имея лишних мыслей, никто из них не мог додуматься до того, чтобы уступить. Они столкнулись. Этот попер, а тот, соответственно набычившись, напор усилил. Не в силах уразуметь причину сопротивления, они давили с намерением пройти и к своему изумлению должны были обнаружить, что в этой малости им отказано!
— Бляха муха! — пробормотал этот.
— Вот те дышло! — поразился тот.
И больше не обменялись они ни словом. Грузно ударяясь о косяк, напрягались они продавить друг друга в противоположных направлениях и не могли добиться успеха.
Администратор на своем посту у входа, сообразив наконец подспудную причину недоразумения, резво подхватилась, чтобы открыть вторую, запертую створку двери — со стуком двери распахнулись настежь, и женщина отскочила. Этот вывалился с ревом туда, тот, лишившись встречного сопротивления, — сюда. Ошеломленный таким исходом, испытывая что-то вроде нравственного потрясения, этот, оказавшись там, проделал в первоначальном направлении несколько шагов, когда не сходящее с лица удивление заставило его остановиться. Не сразу дошел до случившегося и тот — вывалившись сюда, он двинулся было в зал и застыл, чего-то не понимая. Побуждаемый сходным недоумением обернулся и этот.
С душевным содроганием администратор обнаружила, что возвращаются тот — отсюда и этот — оттуда. Они сближались, с недоверчивым изумлением всматриваясь друг в друга.
И остановились в полушаге от губительного столкновения…
Внезапно Валерка сунул противнику в лицо руку с хищно скрюченным пальцем. Злобно оскалившись, тот щелкнул зубами.
И снова препирались они многообещающими взглядами. Валерка полез в карман, в руках его появился красный ножик.
— Э-эй! Слушайте! Зачем это? Зачем? — пронзительно заверещала администратор.
Не спуская с двойника глаз, Валерка зловеще отщелкнул лезвие — случилась по недосмотру походного размера вилочка. Вилочка вызвала легкое замешательство и той и другой стороны.
Двойник опомнился раньше, глаза подкатил и двинул челюстью — так в меру своего понимания он представлял себе крайнее изумление. С икотным выдохом Валерка полоснул в ответ воздух… А тот, еще раз хмыкнув, повернулся спиной и вразвалку, с нестерпимой медлительностью двинулся вглубь зала.
Помешкав в некотором недоумении, с обнаженной вилкой в руках, Валерка проводил взглядом противника, который двигал, не оборачиваясь, к своей компании, и наконец должен был достичь своего столика.
— У меня друг был, — повествовала тем временем Натали, — тоже у него голова болела. От всего болела. Он сбежал. В Америку. Разбежался так, что до какой-то там пустыни американской добежал. Я не знаю какой. Дом стоит в пустыне, один дом и одно дерево — ничего больше до горизонта. Каждое утро несчастный раскрывает окно нараспашку и кричит в голос: проклятый Совок!
На этом Натали вздрогнула, потому что медлительно ступивший ей за спину Валерка опустил руку на стул и, не говоря худого, слегка встряхнул, чтобы напомнить о себе.
— А если без хамства? — возмутился Жора.
— Зачем ты здесь! — досадливо дернулся Трескин. — Тебя уже нет!
Натали поднялась:
— Да я все равно ухожу. Пока, мальчики.
Жора вскочил:
— Постой! — Крепко цапнув спинку, он рванул стул из-под Валерки, а тот и не пытался сопротивляться. Валерка только приподнял зад, чтобы избавить товарища от борьбы, и так, на полусогнутых, продолжая жонглировать бутылкой, пересел на свободное место — то есть на Жорин стул.
А Жора стоял с добычей, не зная, что теперь делать.
— Чао-какао! Всех целую! — удалялась тем временем Натали.
— …И не жди, чтобы мое терпение кончилось, — в нарастающем раздражении говорил Трескин Валерке.
— Нет, я умываю руки! — не без торжественности нашел наконец решение Жора и, поставив отвоеванный стул на отшибе, в нескольких шагах от столика, уселся, скрестил руки и ногу закинул на ногу.
Должно быть, Люда глядела достаточно выразительно, оборачиваясь то на того, то на другого с тем подавленным, неявным изумлением, с каким озирается, стараясь не пугаться, заблудившийся в лесу путник — все вокруг мрак и загадка. И солнце уже заходит.