Тайна персидского обоза
Шрифт:
Ипполит Константинович открыл дверцу шкафа, достал бутылку греческого коньяку, наполнил рюмку и, смакуя, выпил любимый напиток. На душе стало легко, но щека продолжала предательски подергиваться.
24
Соломонов суд
Выстроенное еще пятьдесят лет назад массивное каменное здание Окружного суда находилось в самом центре Ставрополя, на углу Николаевского проспекта и Театральной улицы, и до сих пор считалось одним из лучших в городе. Пятнадцать пар больших венских окон придавали дому черты помпезности и величия, свойственные всем государственным учреждениям. Со стороны бульвара оно казалось трехэтажным — главным образом из-за полуподвальных помещений, занятых часовым салоном, канцелярской лавкой и магазином немецкой оптики, а с Театральной улицы никаких подвалов не имелось, и потому второй этаж плавно перетекал в первый.
Еще в прошлом году здание было полностью электрифицировано,
Суд состоял из гражданского и уголовного отделений. На первом этаже располагались четыре помещения для слушания дел, канцелярия и комната судебных приставов. Второй этаж занимали архив и многочисленные кабинеты: председателя, секретаря, восьми членов суда, прокурора, четырех его товарищей и нотариуса.
Процесс по делу Шахманского привлек внимание не только местной, но и столичной прессы. Слишком уж необычными казались смерть купца Сипягина, таинственное ограбление краеведческого музея и удушение его смотрителя. А последующее за этим циничное и жестокое убийство добродетельной старушки всколыхнуло все общественное мнение страны. Народ хотел лицезреть справедливую расправу над злодеем. Но известие об участии Ардашева в качестве защитника слегка охладило праведный гнев обывателей и добавило интриги. Ведь упомянутый присяжный поверенный защищал только тех, в чьей невиновности был абсолютно убежден. И народ сгорал от нетерпения, предвкушая не только судебные баталии, но и последующие разоблачения, без которых не обходилось ни одно заседание с участием известного адвоката.
Самая большая и просторная зала была полностью занята публикой, раскупившей билеты еще в день объявления даты слушания. Корреспондентов газет и приглашенных ими рисовальщиков набилось так много, что для них пришлось ставить стулья между рядами. Среди них мелькало и лицо Савраскина. От тихих, но неумолкающих разговоров слышался непрерывный шум, похожий на жужжание растревоженной пчелиной семьи. Глафира, Варенцов с актрисой Ивановской, супружеская чета Катарских, художник Раздольский, доктор Лисовский и Анна Перетягина словно грачи на бельевой веревке все сидели в одном ряду.
Места для членов суда находились в самом центре и на некотором возвышении. Перед ними стоял стол с вещественными доказательствами — завернутыми в газету калошами. Присяжные заседатели должны были располагаться по правую руку от председательствующего.
Товарищ прокурора, обложившись кипами папок и стопкой исписанных листов, что-то старательно подчеркивал красным карандашом. Временами он отвлекался, пробегал глазами по нетерпеливым лицам присутствующих и, отряхивая присыпанный перхотью воротник мундира, посматривал на пустующее место адвоката. Сорокасемилетний Александр Ануфриевич Филаретов только в прошлом году был назначен товарищем прокурора. Повышение по службе было своеобразной наградой за успешное расследование «самоубийства» Капитолины Анциферовой, якобы отравившейся ядом. Используя новую методику определения личности преступника по папиллярным линиям подушечек пальцев, он сумел обнаружить на стакане потерпевшей отпечаток чужого перста. Как позже выяснилось, он принадлежал молодой, но уже вдовствующей соседке. Подозреваемая — любовница мужа погибшей, чуждая дактилоскопических изысканий Гальтона, сочла осведомленность следователя божьим провидением и созналась в смертном грехе. Способность к терпеливому сбору доказательств и кропотливое изучение материалов дела — черты, необходимые в работе не только следователя, но и судебного прокурора. И всеми этими качествами господин Филаретов обладал в полной мере. Правда, с построением логических схем и умением импровизировать по ходу слушания у него не очень-то ладилось. Особенное неудовольствие у Филаретова вызывала вынужденная необходимость поддерживать любое обвинение, насколько бы абсурдным ни казалась его трактовка. Но именно от этого, к сожалению, зависела его карьера. Неглупый, в общем-то, человек нередко отстаивал нелепые и часто ошибочные версии следствия. Он злился на следователей, на свое начальство, на самого себя, но больше всего — на адвокатов, откровенно издевающихся над ним в процессах. Им, холеным и довольным собой, не было никакого дела до пятерых его детей, смехотворного жалованья и стареющей, вечно недовольной жены-сквалыги, которой он каждый год обещал свозить ее в Ялту, но так и не сдержал слова. А еще раздражали газетчики… Эти продажные борзописцы в погоне за очередной сплетней, не задумываясь, уродовали чиновничьи судьбы. А вот взяли бы да попробовали залезть в шкуру коллежского регистратора и дойти хотя бы до простого титулярного советника! Шутка ли сказать! Да разве им ведомо, сколько унижений и бессонных ночей пришлось пережить скромному служащему за эти годы?
Высокие двустворчатые двери отворились, и в зал вошел Ардашев. На фоне черных, начищенных до блеска туфель
Вскоре появился состав в количестве трех судей: первым шел член суда — человек с широкими длинными бакенбардами и такими же пышными усами, с почти карминного цвета физиономией; за ним следовал почетный мировой судья — старик с желтым табачным носом; замыкал процессию сам председательствующий — высокий тучный мужчина лет шестидесяти с заметной плешиной и геморроидальным, горчичного цвета лицом с пигментными гречневыми пятнами на лбу. Широкий, приплюснутый к самому кончику нос судьи был безбожно изрезан красными нитками кровеносных сосудов, а постоянно слезившиеся глаза казались подернутыми мутной маслянистой пленкой. Судя по его внешности, он давным-давно выпил свою меру горячительных напитков, но осознать это, по-видимому, так и не смог. По слухам, Ферапонт Иванович Кондратюк в следующем году собирался выйти в отставку. Будучи по натуре человеком жадным, он с завистью взирал на высокие гонорары защитников, люто ненавидел их за это и, пользуясь властью, откровенно грубил им в судебных заседаниях. Правда, были и некоторые исключения. К ним относились лишь те присяжные поверенные, кои считали, что лучше поделиться частью заработка со злопакостным вершителем правосудия и не портить себе нервы. И только с Ардашевым он был предупредительно вежлив и отменно любезен. А секрет был прост: Клим Пантелеевич являлся единственным адвокатом, которого судья побаивался с первого дня их знакомства. Чем был вызван этот странный душевный трепет, Ферапонт Иванович объяснить не мог, но, встретившись однажды взглядом с Ардашевым, он вдруг почувствовал, как мелко задрожала и непроизвольно втянулась в туловище шея, скрывшись под панцирем стоячего форменного воротника. Пару раз, на журфиксе у Высотских — известной и богатой супружеской четы, — Кондратюк даже сыграл на бильярде со знаменитым присяжным поверенным, и страх как-то незаметно перерос в уважение.
Председательствующий внимательно осмотрел присутственную камеру [28] и обратился к судебному приставу с вопросом о судебных заседателях. Выяснив, что явились все, он предложил сторонам перейти к их отбору. Ничем не примечательная процедура быстро наскучила публике, с нетерпением ожидавшей начала судебных баталий. И лишь опытный зритель заметил, что соперничество двух оппонентов уже началось: прокурор отвел двух кандидатов, а присяжный поверенный — трех. Состав двенадцати присяжных был утвержден, и среди них оказались три крестьянина, один врач, два купца, три мещанина, один чиновник департамента окладных сборов, один преподаватель гимназии и один отставной штабс-капитан Сунженского полка. Лица присяжных поверенных были строги и печальны, как лики святых на больших церковных иконах. Они заняли отведенные для них места, и судья объявил:
28
Присутственная камера (уст.) — зал судебных заседаний (прим. авт.).
— Слушается дело об убийстве купца первой гильдии Сипягина Капитона Игнатьевича, музейного смотрителя, коллежского регистратора Корзинкина Назара Филипповича, дворянки Загорской Елизаветы Родионовны и заключенного Тюремного замка Якова Егоровича Беспутько. — И, глядя на судебного пристава, приказал ввести подсудимого.
Загудели шаги на внутренней металлической лестнице. Конвой ввел арестанта. Аркадий Викторович осунулся и поник, словно сгоревшая спичка; его глаза бегали в полной тревоге, а черная шевелюра заметно поседела; левая ладонь была забинтована. На нем был казинетовый сюртук, светлая рубашка и галстук. Возможно, он бы совсем не отличался от остальных господ, если бы не опущенные плечи да задумчивый и немного печальный взгляд. Однако же вины своей он, судя по всему, не чувствовал и, в отличие от молящихся грешников и раскаявшихся злодеев, глаз не прятал. Бегло осмотрев зал, Шахманский сел на скамью. Ардашев тотчас же приблизился к подзащитному и, слегка склонившись через перила ограждений, что-то ему прошептал.
Судья оставил без внимания эту вольность защитника и, уточнив фамилию, имя и отчество подсудимого, объявил список лиц, вызванных в судебное заседание. Те из них, кто уже находился в зале, были вынуждены его тотчас же покинуть.
Секретарь зачитал судебный акт, и председательствующий задал Шахманскому вопрос:
— Подсудимый, признаете ли вы себя виновным в вышеозначенных злодеяниях?
— Нет, не признаю, — тихо, но вполне внятно ответил Шахманский.
— Объявляется судебное следствие. Прошу пригласить свидетелей.