Тайна, покрытая глазурью

Риз Екатерина

— Это она, она, любовница убийцы.

Смирить этот жуткий страх смогла только через год. Перестала трястись и оглядываться, поверила, что нормальная жизнь ещё возможна. Только нужно жить правильно, тихо, никому не переходя дорогу. Да и Толя к тому моменту писать почти перестал. В каждом письме он просил меня не ждать, жить, за нас двоих жить, и ни о чём не жалеть. Это ведь был его выбор, а я его предупреждала… Я всегда была умной девочкой. Он меня любит и в меня верит. Я столько слёз над его письмами пролила. Уже встречалась с Гориным, практически жила с ним, потому что действительно нужно было дальше жить, и любила его по-своему, но был Толя, по которому я плакала и тосковала,

даже в своей новой нормальной жизни с новым чистым именем. Я прятала его письма, и порой, оставаясь одна, попросту выла от тоски, не понимая, почему всё закончилось так.

— Он тебе пишет? — спросил меня Аркадий Николаевич как-то присев рядом со мной на скамейку в парке. Мы до этого не разговаривали полтора года, я лишь иногда замечала его на улице, но всегда гордо отворачивалась и спешила уйти, а тут он впервые решил заговорить со мной. И по этому поводу я не испытала никакого восторга. Покосилась недовольно, подумала отмолчаться, но не удержалась и огрызнулась:

— Вам-то что?

— Любопытно. Такая любовь… — Он, кажется, усмехнулся, а я разозлилась.

— Толи Джокера больше нет, разве не вы мне сказали это перед судом?

— Я. И я прав. Удивительно, что он до сих пор жив, но не думаю, что это надолго.

Мне с трудом удалось перевести дыхание, понадобилась минута, а потом я всё-таки повернулась к нему и спросила:

— Послушайте, что вам от меня надо? У вас острый психоз, а я ваш раздражитель?

Он усмехнулся, смотрел не на меня, а вдаль.

— Я просто за тобой приглядываю.

— Думаете, я замышляю переворот?

— А ты замышляешь? — Халеменчук на меня посмотрел и знакомо прищурился. Его взгляд в меня, как стрела в грудь вошёл.

Сказать мне было нечего, я лишь головой качнула, встала и пошла прочь. Думала, что после того, как он рискнул со мной заговорить, удовлетворил своё любопытство и теперь оставит меня в покое, но Аркадий Николаевич с завидным упорством продолжал появляться в поле моего зрения, вреда от его присутствия не было, и спустя какое-то время я поймала себя на мысли, что привыкла к его вниманию. А уж когда бизнес Олега пошёл в гору, я поняла, что смогу обмануть всех, кроме Халеменчука, моего безмолвного надзирателя. А он, кажется, только и ждал, когда я приду и скажу ему всё, как есть.

— Я знал.

— Я рада, — отозвалась я без всякого энтузиазма. — Так что? — Меня интересовал ответ на мой вопрос, а не его домыслы по поводу давнего дела.

Аркадий Николаевич прошёлся мимо парковой скамейки, той самой, на которой мы впервые заговорили год назад, туда-сюда, руки за спину заложил и молчал. Молчал долго, несколько минут, я вся извелась, пока наблюдала за тем, как проходит его мыслительный процесс. В конце концов, его взгляд остановился на мне, прошёлся оценивающе.

— Ты ведь винишь себя, — вдруг сказал он.

Я на секунду прикрыла глаза.

— Вас это так волнует?

Он головой покачал, после чего добавил:

— Ты не виновата. Таких, как он, ничто спасти не может.

— Когда-то вы были уверены, что я такая же.

— Я никогда так не думал, Лиля. Но за твоими испуганными глазками было что-то ещё, я никак не мог понять что же.

— Поняли?

— Кажется, да. И поэтому соглашусь. — Он улыбнулся, но не естественно, просто широко раздвинул губы. — Я к тебе привык.

Во мне радости и воодушевления было немного.

— Теперь вы сможете приглядывать за мной на законном основании.

— Когда-нибудь тебе это пригодится, девочка. С твоими-то амбициями.

Он лишь однажды позволил себе назвать меня «девочкой», даже когда я рыдала у него на плече после известия о смерти

Толи, которое он мне и принёс, не повторился. Но иногда мне кажется, что Аркадий Николаевич знает меня лучше, чем другие, даже лучше, чем Лиза. Он не один год наблюдал за мной, изучал меня, присматривал за мной в самые тяжёлые моменты моей жизни. О чём-то он мне рассказал, но я уверена, что о ещё большем умолчал. Не знаю, почему он так ко мне привязался, но порой его отношение больше напоминало отеческое, даже позволял себе отчитать меня за беспечность или необдуманные шаги, и, как он и говорил, я уже не представляю своей жизни, не чувствуя его за своей спиной. И Аркадий Николаевич единственный, кто связывает меня с Толей, каждый день напоминает мне о нём, его слова, что нужно жить, за нас двоих. Добиваться, мечтать, любить за двоих.

Толя, наверняка бы, решил, что я спятила, найдя себе отдушину в лице бывшего следователя, который когда-то всеми силами старался меня усадить на скамью подсудимых рядом с ним, но я искренне привязана к Аркадию Николаевичу, знаю, что он сделает всё, что бы я ни попросила. Пути господни, поистине, неисповедимы.

Сигарета дотлела, я затянулась всего раз, так сосредоточилась на воспоминаниях. Я бросила её в траву, и лицо руками закрыла. На минутку, просто не видеть никого и ничего, справиться с эмоциями, как я это умею, и заставить прошлое убраться в тот закоулок моей души, который ему отведён. Самый дальний, самый тёмный. Я уже много лет повторяла себе: я не такая. Кто бы что обо мне не помнил и в чём бы не уличал, я верила, что я не такая.

Данилов меня за плечи обнял, к себе прижал, и я повалилась ему на руки. А он принялся меня укачивать, как маленькую. По волосам погладил и прошептал:

— Поплачь.

Будто мне нужно было его разрешение! Я и так рыдала вовсю.

В город мы вернулись на следующий день. Я к этому времени, конечно, успокоилась, и даже досаду на себя чувствовала за то, что так глупо разревелась перед Даниловым, да и вообще позволила втянуть себя в разговор о прошлом, обычно я этой темы всеми силами избегаю. А тут и погрустила, и поплакала, и на себя позлилась. О каком дальнейшем отдыхе могла идти речь? Остаток дня мы с Андреем провели в тишине, почти не разговаривали. Он ел мои пирожки с вишней, пил молоко и о чём-то думал, время от времени кидая на меня долгие взгляды. Взгляды эти меня не радовали: никому ведь не хочется предстать перед любимым человеком слезливой девушкой с тёмным прошлым, правда?

Перед сном мы немного прогулялись, держались за руки, но я всё равно чувствовала странную пустоту и отчуждённость внутри. Мне всё время казалось, что Андрей в любую минуту повернётся ко мне и скажет, что всё это слишком. Что он не готов… И, возможно, будет прав. В конце концов, мы знакомы всего ничего, и клятв друг другу никаких не давали, и кому знать, как не мне, какое сильное впечатление на людей производят факты из моего прошлого. Если они ненароком всплывают, я замечаю, как меняются лица и выражение глаз, да и само отношение ко мне новых знакомых. Поэтому не удивительно, что я десять лет жила, притворяясь ни в чём неповинной мышкой, боясь даже тень отбросить. А Андрей всё это вытащил наружу, буквально заставил меня каяться, пытаясь разобраться и добраться до сокровенных уголков моей души, вот только я ещё до конца не поняла, зачем ему моя душа, да и нужна ли она ему вообще. Этот вопрос меня сильно интересовал. И я томилась, мучилась, держалась за его руку, но молчала. Даже когда лежали на траве, на краю огромного поля, заросшего луговыми цветами и клевером, я молчала, до рези в глазах вглядываясь в темнеющее небо.