Тайна, покрытая мраком
Шрифт:
— Никто не стонал? — спросила я со вздохом, решив, что рассказ соседки — плод неуемной фантазии.
— Нет, — удивилась она. — А кому стонать-то? Или ты думаешь, они жильца… того?
Тут мы уставились друг на друга в великой растерянности, обе поняли, что мы о разном, но не могли сообразить, в котором месте наши дороги разминулись.
— Что было дальше? — кашлянув, спросила я.
— В полицию позвонила, — ответила соседка. — Пусть разбираются. Если в квартире никто не живет, так и по ночам бродить нечего, а если живет, пусть документ предъявит, что здесь на законном основании.
— Разумно, — кивнула я. — И что полиция?
— Велели хозяйке звонить, вот
— А лица разглядели? — спросила я, хотя что мне за дело до их лиц, если я понятия не имею, как выглядит Андрюшенька.
— Совершенно бандитские рожи, — вынесла соседка вердикт.
— Раньше вы их тут не встречали?
— Да вроде нет. Если честно, не очень-то я их разглядела, — она вздохнула, посмотрела на меня с печалью и продолжила: — Я соседей поспрашивала… говорят, бывшего хозяина квартиры зарезали. Правда, не здесь, но все равно беспокойно. Дурное место.
— Наверное, это хозяйкин внук был с приятелем, — заметила я, с намерением ее успокоить. — В квартире все на своих местах, я проверяла.
Соседка досадливо махнула рукой и дверь захлопнула, а я побрела к своей машине. Очень заманчиво было предположить, что приходил в самом деле внучок, но с какой стати ему рыться в старых квитанциях? Нет, что-то не сходится. Гадай теперь, кто записку взял. Этим-то двоим записка зачем могла понадобиться? Допустим, хозяин был в квартире, а потом явились двое неизвестных… Хотя, могло быть и наоборот, то есть Андрей приходил с приятелем, а рылись еще до него… В общем, ни до чего толкового я так и не додумалась и здорово разозлилась. Злилась я в основном на себя, а досталось Теодоровне. Но вернувшись домой, я первым делом решила успокоить Любку.
— Жива-здорова твоя Софья, только зовут ее Ольга, и она нагло врет, что здесь никогда не работала.
Любка выслушала мой рассказ, прижимая руку к сердцу, а потом сказала:
— Ленка, ты не злись, только я ничего не поняла. Если она Ольга, то почему по паспорту Софья. И куда та, что Софья, делась, если ее паспорт оказался у Ольги?
— Уясни главное. Угроза исходит не изнутри, а снаружи. Ольга просто воспользовалась чужим паспортом, переклеив фотографию.
— Что делается, — ахнула Любка. — Бабушку хотят ограбить?
— Возможно, но мы с тобой настороже, не позволим супостатам лишить старушку нажитого непосильным трудом.
— А Витьку опять где-то носит. Как думаешь, он с супостатами заодно? Надо на эту Ольгу в полицию заявить. Пусть разбираются, почему она вдруг стала Софьей.
— Уйдет в глухую несознанку и скажет, что с паспортом мы сами намудрили.
— Ничего подобного, бабушка и Витька ее узнают.
Тут я решила, что самое время поговорить с Теодоровной, и отправилась к старушенции. Бабка лежала, раскинувшись на подушках, с подозрительным румянцем на лице. Я знала, что под кроватью она держит заначку, фляжку с коньяком, и в хорошем расположении духа может пару раз за вечер приложиться. Злоупотреблять — ни-ни, но считала, что сто граммов человеку лишь на пользу. Я, само собой, не возражала, если бабке в радость, но сейчас ее привычки вызвали гневный протест. Коли ты при смерти, так будь любезна об удовольствиях забыть и умирать как положено, сказав «прости-прощай» всему земному. Опять же, на голодный желудок следовало бы поостеречься.
Старушенция открыла один глаз и спросила едва слышно:
— Новости есть?
— Есть, — сурово ответила я и замерла в трех шагах от постели, сложив на груди руки.
Бабка завозилась, устраиваясь поудобнее, разгладила кружевную оборку на пододеяльнике и начала смотреть с интересом.
— Вам фамилия Кагарлицкая о чем-нибудь говорит? — спросила я.
Теодоровна задумалась, устремив взгляд куда-то вдаль на уровне моего плеча, пожевала губами, вроде пробуя фамилию на вкус, и кивнула:
— Была у нас прима с такой фамилией. Я тогда только-только начинала, а она звездила вовсю. Такая была сука, прости Господи. С режиссером сожительствовала, он все лучшие роли ей, а мне, значит, фигу с маслом. Мне их шуры-муры по барабану, но нечего талант затирать. Я быстро их на место поставила, и ее и его.
— Не сомневаюсь, — сказала я. — А кого-нибудь ближе к историческим временам припомнить можете?
— Чего пристала, дура? — нахмурилась бабка.
— Не иначе, Милана Теодоровна, память у вас начисто отшибло. Вы бы с коньяком завязывали, — я извлекла из кармана паспорт и сунула бабке под нос. Не спеша достав лорнет, та принялась его изучать, брезгливо морщась. — Эта девушка у вас работала, — нетерпеливо напомнила я.
— Сама знаю, что работала. Сонька-вертихвостка. Дура и неумеха. Выгнала я ее. А паспорт откуда? — нахмурилась старушенция.
— За холодильником валялся. Любка нашла.
— Какая еще Любка?
— Та, которая Надька или Верка. Не знаю, кто она у вас сегодня.
— Постой, — сложив лорнет с легким щелчком, ахнула бабка. — Куда ж эта курица безмозглая без паспорта? Надо его вернуть.
— Я пыталась, только Кагарлицкая оказалась вовсе не Кагарлицкой, а Проскуриной, и зовут ее Ольга.
— Что ты мелешь? Здесь русским языком написано, — бабка вновь вооружилась лорнетом и удовлетворенно кивнула. — Ну вот, Кагарлицкая.
— Вы мне лучше скажите, как эта Софья к вам устроилась. Кто ее рекомендовал?
— А никто, — ответила Теодоровна, потеряв интерес к паспорту.
— Вы объявление давали?
— Еще чего… понабегут кто ни попадя.
— Как она к вам попала? — теряя терпение, рявкнула я.
— Не ори, не глухая, — отмахнулась бабуля. — Как попала, как попала, с улицы пришла, я как раз домработницу уволила. На Витеньку она глаз положила, прохиндейка хренова, все норовила окрутить мужика, а у самой в Хохляндии трое детей, мамаша и муж-пьяница. Почто ему такое счастье? А он вроде как повелся. У мужиков мозги сама знаешь где, а у паскудницы задница шире паровоза и титьки как два арбуза. Как колыхнет, у него глаза на переносице. Я и погнала. Знай свое место, поганка. А без домработницы — беда. Витя, кроме каши, ничего приготовить не может, кашу трижды в день жрать не будешь, а яичницу я не люблю.
— Ваши кулинарные предпочтения мне известны, — поторопила я. — Вы теряете нить повествования.
— Ничего я не теряю, — проворчала бабка. — А память у меня получше твоей. Сто раз тебе говорила: две ложки сахара в кофе, все равно сыпешь одну.
— Сахар вреден, особенно в вашем возрасте. Я поняла, вы бедствовали, каша стояла комом в горле, что дальше?
— Дальше явилась Сонька.
— Просто так явилась?
— С букетом. Большой букет, тыщи на две потянет по нынешним-то меркам. Открыл ей Витя, я в гостиной. Слышу, соловьем поет, не Витя, девка. Я велела впустить. Она ко мне чуть ли не в ноги. Я, говорит, слышала, вам домработница требуется. А я, говорит, всегда мечтала соприкоснуться с настоящим искусством и готова хоть даром, лишь бы рядом с гениальной актрисой… — Тут бабка гордо вскинула голову, косясь на меня левым глазом.