Тайна предсказания
Шрифт:
Свое богатство Пиркхаймер выставлял с такой гордостью и сословным высокомерием, что мог игнорировать городские порядки и даже имперские законы, уже более полувека запрещавшие простым людям носить очень дорогое платье. На рубеже столетий рейхстаг запретил гордым горожанам Аугсбурга, не принадлежавшим к дворянству или ученому сословию, под угрозой штрафа в три гульдена носить шитые золотом, бархатные и шелковые наряды, одежду алого цвета, а также украшать свои плащи соболем или горностаем. Пиркхаймер доставлял себе удовольствие носить алый бархатный камзол,
Поэтому неудивительно, что гордый Пиркхаймер отказался дать Леберехту сведения о том, каков был долг, погашенный Карвакки в один прием. Оценщик шафрана выставил юношу из конторы в грубых выражениях, крикнув вслед, что не желает якшаться со шпиками.
Когда Леберехт вышел на улицу, следом за ним из дома выскользнула девушка, и, когда он остановился и оглянулся, в свете фонаря разглядел самые прекрасные голубые глаза, какие когда-либо видел.
— Меня зовут Магдалена, — представилась девушка, — я младшая дочь этого изверга. — Она рассмеялась, словно не принимала все это всерьез, и поспешила добавить: — Мой отец так держит себя только с чужаками.
Под прикрытием темноты Магдалена прошла с Леберехтом небольшой участок пути в направлении Верхнего моста; она весело болтала, давая понять, что он ей нравится.
Затем она поинтересовалась, не просил ли он денег у ее отца. Леберехт ответил отрицательно и рассказал о своих сомнениях насчет Карвакки, заметив, что для него важно знать правду.
Тут красавица остановилась.
— Мне надо возвращаться, — заявила Магдалена, — но если ты хочешь, я все разузнаю, а завтра в это же время отвечу на все вопросы в переулке у Гавани, который не виден из отцовского дома.
Если он хочет! Леберехт украдкой пожал девушке руку, и красавица исчезла.
Над холмами, окружавшими город, нависли черные грозовые тучи, когда Леберехт вечером следующего дня направился в переулок, не имевший названия, но который все знали как переулок Лодырей, поскольку он давал должникам возможность по пути в ратушу незаметно проскользнуть к дому Пиркхаймера.
Юноше не пришлось долго ждать: горничная принесла ему известие о том, что долг Карвакки составлял не сто, а десять гульденов, и все они были выплачены вместе с тремя гульденами процентов. Что же касается прочего, ему лучше побыстрее забыть Магдалену. Отец запретил девушке любое общение с ним и следит за ней.
Из низких черных туч по мостовой, как лягушки, запрыгали крупные капли. Запахло сухой пылью. Вспышки молний, сопровождаемые громовыми раскатами, через короткие промежутки времени освещали улицы города, башни собора и аббатства на горе Михельсберг, которые острыми кинжалами вонзались в небо.
Леберехт нашел укрытие от дождя под широким, выходившим на реку навесом у Гавани. От удушающей жары по его лицу струился пот. Что касается женщин, подумал он, счастье ему не улыбается. А ведь Магдалена, девушка с прекрасными глазами, возможно, могла бы помочь ему забыть Марту.
Поднялся ветер, гоня перед собой дождевую завесу. Баржи скрипели и стонали на своих канатах. Река, обычно лениво катившая свои воды, яростно билась о парапет, и, словно по команде, все тучи разверзлись одновременно, обрушив на город потоки воды, которая во многих местах, не находя стока, затопила улицы и начала проникать в дома.
На мгновение, когда молния осветила местность, Леберехту почудилось, что в одном из корабельных окошек он видит знакомое лицо. Юноша с любопытством уставился в темноту. Следующая вспышка молнии подтвердила очевидное: в каюте скрывалась женщина, явно наблюдавшая за ним.
Понадобилось еще несколько вспышек молнии и приветственный кивок, чтобы Леберехт узнал ее: это была Фридерика! Господи, Фридерика!
Едва ненастье немного поутихло, Леберехт перепрыгнул на старую баржу и дернул дверь маленькой каюты, но она была заперта.
— Открой же! — крикнул Леберехт в окошко. Фридерика не отреагировала, и он по свернутым канатам, мешкам и ящикам пробрался к передней части каюты.
— Почему ты не открываешь? — спросил Леберехт, успевший промокнуть до нитки.
Крохотное окошко позволяло разглядеть только голову девушки. Сначала Фридерика протянула ему руку. Леберехт взял ее и нежно погладил. Когда же показалось ее лицо, он увидел, что Фридерика плачет.
— Почему ты не открываешь? — повторил Леберехт.
Девушка, всхлипывая, ответила:
— Я не могу, меня заперли.
— Заперли? Кто же тебя запер?
Фридерика вздохнула.
— Это долгая история.
— Где твой отец?
— Умер, — прошептала Фридерика, опустив глаза.
— Боже правый, что все это значит?
Не дожидаясь ответа, Леберехт вновь перебрался ко входу в каюту — низенькой дощатой двери, сквозь щели которой дул свистящий ветер. Запор был закреплен ржавыми железными гвоздями и шатался, так что Леберехту не составило труда вынуть его из крепления. Юноша рванул хлипкую дверь и заключил Фридерику в объятия.
— Кто же запер тебя здесь? — задыхаясь, спросил Леберехт, вытряхивая влагу из своей одежды.
После того как Фридерика насухо вытерла его длинные волосы льняным полотенцем, она села на длинный ящик у стенки каюты, который ночью служил постелью. Леберехт занял место на единственном стуле. Затем, запинаясь, она начала рассказывать:
— Едва покинув пристань, мы услышали, что в городе разразилась чума, и я возблагодарила Господа, что он в своем милосердии пощадил нас. У нас был хороший фрахт вниз по реке, что в эту пору случается редко; часть мы выгрузили в Кёльне и отправились дальше, к Роттердаму, где у отца был заключен контракт с поставщиками перца. Триста мешков пряностей для Пиркхаймера, сорок бочек водки и еще столько же мешков с сушеной рыбой — это хороший фрахт. Но накануне отплытия в Роттердам, когда груз уже был на борту, я позвала отца в каюту перекусить. Он не явился, и я вышла на палубу. Отец сидел на носу, на якорном ящике, чуть склонившись, будто отдыхал после работы. Он был мертв. Сердце.