Тайна распятия
Шрифт:
Однако ни через обещанные тридцать минут, ни через час Трубецкой необходимые документы не получил. Через полтора часа в зал вошел бледный как мел сотрудник библиотеки и сообщил, что указанных в заявке фрагментов в хранилище нет. Специальная коробка, в которой они хранились при постоянной температуре и влажности, была на месте, как и все остальные подобные коробки. Только вот внутри нее ничего не было.
Сказать, что Трубецкой расстроился, — значит ничего не сказать. Небольшой консилиум из местных специалистов, который как бы сам по себе собрался в зале редких рукописей, обсудил все имеющиеся варианты. Вспомнили, разумеется, и о позорной тайной операции Советского правительства по продаже основной части Синайского кодекса Британии в 30-х годах, сравнив полученные сто тысяч фунтов стерлингов с тридцатью серебрениками Иуды. При этом, правда, высказывались предположения, что вся эта история с кодексом — чистая профанация, ловкий обман публики, устроенный еще Бекендорфом, а правительство СССР вроде как просто им воспользовалось, получив деньги за ничего не стоящую подделку. В какой-то момент возникли предположения,
— Барон Людвиг фон Бекендорф, уважаемый Сергей Михайлович, — это очень непростая штучка, — Синельников говорил задумчиво, как бы беседуя с самим собой. Они сидели в кухне у профессора и пили какой-то особенный целебный чай. Иван Степанович выглядел усталым и похудевшим. Черты его благородного лица, очерченного аккуратно подстриженной седой бородкой, заострились, что, к глубочайшему и искреннему сожалению Трубецкого, было свидетельством скорее болезни, нежели здоровья. — Он столь много успел истоптать своими саксонскими сапожищами, что теперь практически нереально оспаривать его утверждения и так называемые открытия. А между тем имеются весьма достоверные свидетельства о том, что гигантизм его фигуры несколько преувеличен. Например, всюду, где бы о нем ни шла речь, вы встретите утверждения, что он великолепно знал греческий, а я, к слову, читал воспоминания его современников, в которых прямо говорилось, что в монастыре Святой Катерины ему не отдали списки Синайского кодекса именно потому, что греческий он знал весьма поверхностно. Будто бы, когда игумен монастыря попросил его прочитать отрывки из кодекса, то пришел в ужас. Лишь в следующую его поездку какой-то монастырский эконом отдал-таки ему кодекс.
— Но как же быть с открытиями Бекендорфа еще до его путешествия на Синай? Ведь и Ватиканский кодекс, и парижский кодекс Сирина, и многие другие древние рукописи были им прочитаны и датированы… — Сергей Михайлович был крайне удивлен тем, что ему довелось только что услышать.
— Молодой Бекендорф был невероятно тщеславен. Он был готов на все, чтобы прославиться, и ни во что не ставил окружающих, а потому использовал любые представившиеся ему возможности для достижения поставленной цели. К примеру, известно письмо, отправленное Бекендорфом невесте из монастыря Святой Катерины, в котором, кстати, говорилось, что поначалу к нему отнеслись весьма благосклонно. «Вот уже семь дней, как я прибыл в монастырь… Ты и представить не можешь, — писал он, — эту свору монахов! Имей я власть и достаточно физической силы, я бы совершил богоугодное дело и вышвырнул всю шайку через стену». Скажите, Сергей Михайлович, положа руку на сердце: вы можете себе представить, чтобы высокообразованный немецкий ученый-богослов, исследователь Библии, обласканный самим Папой Римским, так выражался о монахах одного из древнейших монастырей христианского мира?
Для него не важно было установить истину. Он хотел славы. В биографических заметках о нем часто упоминается, что за исследование Ватиканского кодекса Папа удостоил его личной аудиенции, сравнил со святым Иеронимом и наградил орденом Северной Звезды. Так вот, как потомственный северянин докладываю вам, что орден Северной Звезды — это награда шведского королевского двора, и Папа никак не мог наградить им Бекендорфа. А как вам великолепная по своей наглости афера с письмом русского посла? Когда монахи отказались отдавать Бекендорфу списки кодекса, он обратился к русскому послу в Высокой Порте князю Лобанову, который согласился подписать нечто вроде гарантийного письма, что кодекс будет изучен и после того возвращен в монастырь. Но почему ему нужен был именно русский посол? Да потому, что российский император Александр II благоволил к монастырю и щедро его одаривал. Так вот, письмо сработало, кодекс Бекендорф получил… но в монастырь не вернул, а подарил тому же императору. Я все думал, почему первую часть он отвез в Лейпциг, а вторую — в Санкт-Петербург и там организовал его издание? Мне кажется, что Бекендорф вовремя понял, что Саксония — это не его масштаб, да и специалисты там встречались не хуже Бекендорфа, могли и оспорить утверждения молодого гения палеографии! А вот Российская империя — это да, это огромное христианское государство, в котором слово самодержца означало закон, и, что бы он ни сказал о кодексе, это будет принято во всем мире. Отличный, знаете ли, способ окончательной легитимизации утверждений Бекендорфа о написании манускрипта в IV веке, и это невзирая на отсутствие достаточных на то оснований. Да и специалистов по древнегреческому языку тогда в России что-то не наблюдалось. Так все и случилось.
— Но почему же потом никто не поставил под сомнение аргументацию Бекендорфа?
— Как это не поставил? Очень даже поставил! Порфирий Успенский, наш российский архимандрит и ученый-богослов,
Сергей Михайлович удивленно покачал головой.
— Но то, что вы рассказываете, просто невероятно…
— Однако, — продолжил Синельников, — я хотел бы, чтобы вы правильно меня поняли. Мое личное мнение заключается в том, что Бекендорф был просто поверхностным выскочкой, но отнюдь не жуликом. Многое, что ему удалось сделать, было действительно бесценным для богословской науки, и за это он заслуживает всяческого уважения. Но я все же советовал бы вам самому съездить в Лондон и лично взглянуть на пресловутый манускрипт, если допустят, конечно. Выводы всегда лучше делать, исходя из собственного опыта.
— А вы случайно не знаете ли, что произошло с теми его фрагментами, которые волею судеб или по недоразумению оставались на хранении в Санкт-Петербургской библиотеке? — вдруг спросил Трубецкой. — Они теперь пропали, я сегодня был там, хотел их посмотреть и неожиданно оказался в эпицентре скандала — нет этих фрагментов в хранилище, и все тут!
Сергей Михайлович был так увлечен беседой, что и не заметил, как при этих словах Синельников напрягся. Затем старик отвел глаза в сторону и задумчиво покачал головой, как бы не соглашаясь с собственными мыслями.
— Нет-нет, — вполне равнодушно, но как-то суетливо произнес Синельников после возникшей паузы, — мне об этом ничего не известно. Ничегошеньки! Жаль, что так вышло, хотя это, наверное, наше легендарное российское головотяпство всему виной… Я тут кое-что еще хотел вам сказать, — он перевел разговор на другую тему. — Вы ведь потом в Египет поедете, да? — Трубецкой кивнул. — Так вот, — продолжил Синельников, — я очень вам советую посетить в Каире главный коптский храм, собор Святого Марка, и поговорить с главой коптской церкви, выдающимся богословом и проповедником Шанедой II. Я слышал, что он вполне доступная для общения личность. Копты — представители древнейших христиан Египта и многое помнят. Кроме всего прочего, они, как и иудеи, никогда не уничтожают пришедшие в негодность священные книги. Если есть хоть один фрагмент, где упомянуто имя Бога, копты зарывают его в землю или отправляют в специальное хранилище. У них особо трепетное к этому отношение, и я думаю, что вы там много интересного сможете узнать. К тому же это в точности соответствует вашей цели — Бекендорф в свое время бывал у коптов, причем неоднократно, и встречался с тогдашним Папой. Как и о греческих монахах, Бекендорф отзывался о нем весьма пренебрежительно, подчеркивая, что тот, несмотря на почтенный возраст, совершенно не осознал глобализма задачи, которую поставил перед собой Бекендорф. Я, однако, крайне сомневаюсь в объективности немецкого богослова, ибо у коптов патриархами просто так не становятся. Это, как правило, люди весьма и весьма образованные, я бы сказал — просветленные, истинные лидеры своего народа, и глупостей не говорят. Ну да Бог с ним, с Бекендорфом, надоел он уже, — сказал Синельников на прощание. — Езжайте, вас ждет Лондон и Египет, а я буду надеяться, что у вас все получится. Эх, где мои семнадцать лет…
По дороге в аэропорт Сергей Михайлович позвонил Анне, рассказал ей о разговоре с Синельниковым, убедился, что у нее все в порядке, и тем же вечером вылетел в Лондон.
Глава 4
Легенда о святой Катерине
Дочь греческого торговца Досифея была не только прекрасна лицом и телом, но и чрезвычайно образованна и умна. В свои семнадцать лет она блистала свежестью, и при взгляде на ее шелковистую кожу, нежные розовые губки и бархатные карие глаза на ум, скорее всего, приходило сравнение с бутоном чайной розы, которому еще предстояло распуститься. Ее отец владел небольшой флотилией торговых кораблей и пользовался в Александрии уважением и доверием. Досифея провела все свое детство в компании таких же, как и она, детей состоятельных греков и редко бывала за стенами просторного родительского дома.
Но вот однажды отец, который очень гордился красотой и умом дочери, взял ее с собой в порт, чтобы показать величественную набережную Александрии, прибывшие из далеких стран корабли и разноязыкую толпу торговцев, снующих по устроенному прямо возле порта базару. Досифея была в восторге. Мир казался прекрасным и удивительным, полным неизведанных тайн и чудес. Они взошли на один из кораблей, и отец с удовольствием стал рассказывать дочери о его устройстве, об искусстве мореплавания и умении ориентироваться в море по звездам. В какое-то мгновение взгляд Досифеи упал на стоящего возле штурвала корабля юношу, одетого в свежевыстиранную белоснежную морскую робу. Он был высокого роста, загорелый, а его длинные волнистые волосы развевались, повинуясь морскому бризу. Даже под просторной робой угадывался гибкий, но мощный торс молодого мужчины, закаленного физическим трудом и лишениями морской жизни. Ее сердце дрогнуло, и уже в следующее мгновение она не слышала, что говорил отец; ей лишь хотелось смотреть на этого юношу с сильно загорелым лицом, который приветливо улыбался, обнажив белоснежные зубы.