Тайна распятия
Шрифт:
— Досифея, — громко крикнул ее отец, — ты меня уже не слушаешь? Тебе не интересно? Куда это ты все время смотришь?
Досифея мгновенно покраснела и закутала лицо в шаль.
— Что ты, отец, мне так интересно, я очень благодарна тебе, что ты взял меня с собой, — сказала она, поворачиваясь к отцу.
Но было уже поздно. Отец поймал взгляд дочери, обращенный к юноше.
— Досифея, — произнес он тихо, наклоняясь к ее уху, — мы из купеческого рода, а этот юноша — всего лишь юнга на одном из моих кораблей. Ты не должна одаривать его своим взглядом, прошу тебя этого больше не делать.
Но образ юноши не шел из ее головы. Со временем она узнала, что его зовут Крис, что он плавает третий год и на хорошем счету у капитана. Еще дважды ей удавалось уговорить отца взять ее с собой в порт, и еще дважды она смогла увидеть Криса. Однако им так и не посчастливилось обменяться ни единым словом, хотя по его глазам девушка читала все, что ей было нужно: он тоже с нетерпением ждал каждой встречи с ней, его сердце принадлежало ей!
А
Досифея ждала его каждый день. Каждый день она молила богов вернуть ей любимого живым и невредимым, а он все не возвращался. От тоски прекрасная Досифея начала чахнуть, и это не могло остаться незамеченным. Отец приглашал лучших лекарей одного за другим, но они ничего не могли поделать со странным недугом, поразившим его красавицу дочь. И вот однажды он привел в дом христианского монаха-сирийца по имени Елизар, о котором ходили слухи, что он с помощью своего христианского Бога умеет исцелять болезни не только телесные, но и душевные. И чудо таки случилось! Монах этот сразу распознал, что причиной девичьего недуга была любовь, и стал рассказывать ей про своего Бога — Спасителя, Иисуса Христа, который принес в мир заповедь о всеобщей бесконечной любви, и о том, какие чудеса совершал Он с этой любовью в сердце. Досифея будто ожила от этих рассказов, со временем она и сама стала обращаться в душе своей к этому новому Богу и наконец решила принять Его как единственного своего заступника и покровителя. Видя, какое чудо сотворил монах, отец Досифеи не возражал. Монах сей и окрестил девушку, дав ей после крещения новое имя — Катерина.
Но быть христианином в те годы было небезопасно, ибо римская власть не признавала христиан и преследовала их со всей жестокостью. Иногда, когда римляне устраивали облавы, Елизар даже скрывался в доме отца Досифеи, спасаясь от пыток и смерти, ожидавших христиан. Видя такую стойкость в вере, Досифея — а теперь Катерина — крепла духом и все более утверждалась в своей вере в единого для всех Бога. Именно поэтому однажды, устав от бесконечного ожидания любимого, она обратилась к Елизару за помощью. Тот выслушал свою крестницу и, не мудрствуя лукаво, отвел ее тайно к монаху-отшельнику, известному среди христиан Александрии своим даром провидца. Тот и поведал Катерине свое предсказание.
По словам отшельника, пребывая в дальних заморских краях, Крис был укушен змеей, заболел, и теперь корабль, на котором он плавал, спешит в порт, чтобы дать ему упокоиться на родине. И нет спасения от яда той змеи, кроме воли Всевышнего, который только и решает, кому и сколько жить, а кому уйти в вечность раньше срока. Монах предрек, что спасти его Катерина сможет, лишь поднявшись на Божью гору, что на Синае, у подножия которой живут удалившиеся от мира для служения Господу святые люди. Там ей предстоит молиться, покуда не получит она знак свыше.
Не мешкая и даже не ожидая отцовского благословения, Катерина и Елизар отправились в дальний и полный опасностей путь через пустыню к Божьей горе. Поднялись они на вершину, и Катерина обратилась к Всевышнему, моля его о спасении любимого. И на третий день мольбы ее были услышаны, ибо было ей во сне видение, будто бы лицезрела она саму Матерь Божью и говорила с ней, и Дева Мария взяла ее за руку, привела к Сыну Своему и вручила ее руку Сыну со словами: «Вот дева, для которой любовь и счастье других превыше всех радостей жизни. Крепка она в вере своей и чиста в помыслах, а молитва ее от самого сердца исходит. Возьми ее к себе и дай ей благодать, какая только Божьим невестам открыта может быть». А когда проснулась Катерина, то увидела на левой руке своей прекрасный перстень и услышала будто исходящий с небес глас, который сказал, что перстень этот, к челу страждущего приставленный, исцелить может любого, слабого духом или телом, но помыслы которого чисты. Лишь одно нужно помнить — силу перстень имеет только в том случае, если на горе хранится, а вдали от нее цена перстню — ломаный грош. И тогда сказала Катерина Елизару:
— Судьба моя отныне и навеки с горой этой связана, и суженый мой теперь на небесах… Но ты спеши обратно, в Александрию, и привези мне сюда Криса, ибо должна я исполнить свой долг перед ним, даровавшим мне любовь земную, и спасти его от яда.
Так и случилось. Елизар успел привезти уже совсем слабого, находившегося в горячке юношу к подножию горы Божьей, что на Синае, и спустилась к нему Катерина, и приложила к его челу перстень. И чудо свершилось! Яд змеиный вмиг ушел из тела юноши, и уснул он глубоким сном, а когда проснулся, то уж ничего не помнил, что с ним приключилось. Монахи, что жили в кельях у горы, в честь чуда основали монастырь Преображения и стали почитать Катерину как истинно невесту Божью. Катерина же нашла свой покой на горе, а по прошествии нескольких веков ее мощи обрели монахи и, узнав по перстню на левой руке, с молитвами перенесли ее останки в монастырь, который с тех пор стал называться монастырем Святой Катерины. Там перстень был положен на хранение, и каждый из монахов, принимая послушание, давал клятву хранить тайну перстня до самой смерти. А с тем, чтобы помочь страждущим и паломникам, каждому из них стали даровать перстенек с надписью AGIA AI KATERINA(имени святой Катерины),
Глава 5
Все дороги ведут в Британию
«Что-то зачастил я в Соединенное Королевство», — подумал Сергей Михайлович, наблюдая из иллюминатора самолета «Аэрофлота», совершающего рейс Санкт-Петербург — Лондон, приближение слегка заснеженной посадочной полосы аэропорта «Гатвиг». В самом деле, лишь несколько месяцев тому назад он воспользовался своими старыми связями в Британском музее для получения перевода коптской рукописи, найденной Анной на Святой земле, и вот снова оказался в лондонской подземке, и снова дорога вела его на станцию «Тотенхэм корт роад».
«Хорошо все-таки быть столицей империи, — размышлял он по дороге, — выгодное это дело. Не только Лондон, но и Берлин, и Вена, и Санкт-Петербург с Москвой — их музеи до краев наполнены экспонатами, вывезенными из покоренных стран, и теперь как исследователи, так и туристы ездят любоваться ими к экспроприаторам, а не туда, где они были произведены. Несправедливо это!»
Его нынешняя поездка в Лондон не обещала неожиданностей. Все было, как обычно, однако лишь до тех пор, пока он не попал в музей. Там, против обыкновения, его ждал крайне холодный прием. Для начала профессора, с которым Сергей Михайлович поддерживал дружеские связи и с которым они заранее договорились о встрече, по неизвестной причине в городе не оказалось. Далее Трубецкому лишь с огромным трудом удалось получить разрешение пройти в отдел редких рукописей и ознакомиться с Синайским кодексом. У него сложилось такое впечатление, будто над этим кодексом тряслась вся Британская библиотека. Ему даже сообщили, что за последние двадцать лет манускрипт видели всего три человека, однако Сергей Михайлович был весьма и весьма настойчив и не имел ничего против того, чтобы стать четвертым. Наконец его провели в комнату, где через бронированное стекло он мог увидеть листы предположительно древнего пергамента с заглавными греческими буквами, написанными совершенным каллиграфическим почерком.
Сергей Михайлович немедленно приступил к работе. С помощью специальных приспособлений он внимательно просмотрел состоящую из трехсот сорока семи листов рукопись, убедившись, что она действительно содержит как Ветхий, так и Новый Завет. В то же время даже невооруженным глазом было видно, что листы пергамента прекрасно сохранились, были совсем не истрепаны на нижних углах, не замусолены и не загрязнены пальцами, как это должно было бы быть при тысячелетнем использовании кодекса в богослужении. Тонкий, изумительной выделки пергамент сохранил свою гибкость и нисколько не сделался хрупким — и это по прошествии полутора тысяч лет! Однако от него не ускользнуло, что с книгой обращались небрежно, ибо если средние ее листы были просто в идеальном состоянии, то все начальные и последние, включая листы переплета, были оборваны и, очевидно, утрачены. Как специалист по древним рукописям, Трубецкой знал, что именно такой вид приобретают книги, которые мало читают, но часто употребляют не по назначению — как пресс, например. Сергей Михайлович вдруг вспомнил общепринятую историю, которую каждый желающий может найти как в специальной, так и в популярной литературе, — об открытии Бекендорфом Синайского кодекса. Будто бы после своих триумфальных открытий в Европе, включая датировку Ватиканского кодекса и расшифровку кодекса Ефима Сирина, Бекендорф отправился в Египет, где в монастыре Святой Катерины, в корзине для мусора, случайно обнаружил сто двадцать девять порванных и скомканных листов Синайского кодекса, из которых сорок три ему удалось приобрести. Якобы бестолковые монахи чуть было не сожгли бесценную рукопись в печи. Именно эти сорок три листа стали толчком к последующим двум путешествиям Бекендорфа на Синай и открытиям еще сотен страниц этого же документа, причем третье, и последнее, путешествие было предпринято через пятнадцать лет после первого. «Таким образом, выходит, что первые страницы были найдены в корзине для мусора, а несколько сот последующих — в идеальном состоянии у монастырского эконома. Монахи же то отдавали, то не отдавали эти листы Бекендорфу, который в конце концов старые страницы отвез в Лейпциг, а все остальные — передал России в знак благодарности Александру II за покровительство. Однако как странно: он ведь „открыл“ основную часть рукописи в 1859 году, затем напечатал ее факсимильное издание в 1862, сорвав все возможные аплодисменты, и лишь через семь лет преподнес ее в оригинале своему спонсору и покровителю — самодержцу всероссийскому, получив в обмен потомственное дворянство. Что-то все это дурно пахнет, — подумал Трубецкой. — Странно, что Мюллер не стал настаивать на моей поездке в Лейпциг… Санкт-Петербург, Лондон, затем — Синай, но не Лейпциг. Ведь, по идее, в Лондоне и Санкт-Петербурге листы и фрагменты рукописи были из одной и той же поздней „партии“, а в Лейпциге — те самые сорок три листа из мусорной корзины, обнаруженные первыми… Вот их бы увидеть! Надо будет поговорить об этом с Мюллером. Стоп! — вдруг мелькнула у него мысль. — А если Мюллер здесь нечисто играет и делает все сознательно?» Ему сразу стало как-то противно. Предприятие с изучением Синайского кодекса, которое выглядело вначале как любопытный профессиональный проект, теперь стало попахивать непонятным жульничеством. Сергею Михайловичу нестерпимо захотелось посоветоваться с Анной. Он решил, что сразу по возвращении в гостиницу позвонит ей.