Тайна расстрелянного генерала

Ржешевский Александр Александрович

Болдин успел обдумать все эти мысли, пока последняя облачная дымка соскальзывала с черного мессершмиттовского крыла. И еще осталось время для ужаса, который, однако, не изменил ни одной черточки на его окаменевшем лице.

Тонкая фюзеляжная обшивка провалилась под ним, голова в шлеме крепко стукнулась о твердую переборку. Он повис на ремнях. "Что делаешь?" - хотел закричать Иван Васильевич, но только открыл рот. Так, с открытым ртом и вытаращенными глазами, свалился в пике, навстречу "мессершмитту". В реве и грохоте над ним мелькнуло огромное крыло с желтым крестом. "Мессершмитт"

пронесся выше. Пилот бомбовоза намеренно пошел на таран. Зато немец, уверенный в своем превосходстве, уклонился от встречи. В этом было спасение, и бомбардировщик безо всяких препятствий окунулся в непроницаемую для глаз толщу облаков.

Оторвались от преследования и сели посредине между Белостоком и Волковыском. В нескольких сотнях метров просматривалось шоссе с разрозненными группами беженцев. Уже началось.

То, что еще вчера выглядело бы ужасным, стало вдруг обычно, понятно и не вызывало удивления.

– Товарищ генерал, смотрите, - позвал адъютант.

Болдин в задумчивости провел пальцами по фюзеляжу, ощупывая пробоины. Адъютант насчитал их больше двадцати. Был обстрелян и второй бомбардировщик, приземлившийся следом.

Судьба дважды за день улыбнулась Ивану Васильевичу, и он это отчетливо осознал. Поэтому последовавший вскоре налет уже не привел его в шоковое состояние и даже не слишком огорчил. Ринувшаяся с высоты девятка немецких пикировщиков превратила полевой аэродром в пылающий факел. Четыре "ишачка", стоявшие на краю поля, и два прилетевших бомбардировщика были разметаны в горящие клочья. Но Болдин уже понимал, что его возвращение зависит не от наличия самолетов, а от других, более серьезных причин.

Новый массированный налет "мессершмиттов" только напугал народ, но ничего не привнес в страшную картину разрушения. Один из самолетов, издеваясь, начал гоняться за подводами, которые вытянулись из леска, и довел лошадей до помешательства своим ревом и пулеметными очередями. Помешательство людей как бы предполагалось уже само собой. А безумие животных казалось особенно тягостным.

Иван Васильевич, стиснув зубы, глядел на дорогу. Как командующий, он впервые ощутил свою полную беспомощность и жуткий стыд. Если бы не люди с почерневшими лицами, сновавшие кругом, не офицеры аэродромного обслуживания, отдававшие честь и этим выражавшие доверие и надежду, не день, когда все видно, он бы сел на землю и расплакался от бессилия.

Адъютант Крицын оказался более расторопным, чем Иван Васильевич предполагал. Через полчаса после налета он прикатил к леску, окаймлявшему аэродром, потрепанную полуторку.

Водитель с трудом дотянулся до пилотки:

– Ехать в Белосток опасно, товарищ генерал.

Болдин стряхнул с плеча круживший над аэродромом пепел:

– Почему?

– Немецкие парашютисты, товарищ генерал, - хмуро оправдывался солдат.
– Парашютные десанты... Опасно.

В широко раскрытых глазах солдата мелькнул испуг, потому что стоявший перед ним симпатичный и добрый генерал в секунду переменился и рассвирепел.

– А где на войне неопасно?
– прогремел его голос.

Солдат втянул голову в плечи и больше не возражал. Иван

Васильевич втиснулся в кабину. Адъютант с капитаном Горячевым и штабной оперативник улеглись в кузове. Объезжая воронки от разрывов, полуторка вылезла на дорогу и промчалась мимо указателя "Белосток", который покосился и был повернут к небу.

Болдин хранил молчание. Внезапная волна раздражения оказалась спасительной. После бомбардировки аэродрома, расстрела с воздуха беззащитных жителей и лошадиных повозок Болдин стал другим человеком. Это был уже не прежний штабной "чистюля", предпочитавший остро заточенные карандаши. Иван Васильевич превратился в старого служаку, который недоволен всем на свете: обстоятельствами, жизнью, собственными распоряжениями и тупостью подчиненных. Поэтому разговаривал только криками и рыкал на солдата-водителя при каждом повороте.

– Лево! Право!
– хотя это и так было видно.
– Прямо! Быстрее! Останови! Крицын! Проверьте, что за люди!

Им навстречу двигалась толпа работяг с изможденными лицами.

Болдин высунулся из кабины:

– Кто такие?

Ответом было молчание. Болдин поежился.

– Куда путь держите?
– Даже улыбку бодренькую изобразил.

– В Волковыск, - отозвался самый ближний из работяг. Скинул тужурку с тощих плеч и вытер ею измазанное лицо.
– Из отрядов... мобилизованные. Укрепрайон оборудовали. Да немец не дал. Сейчас там земли не видать, сплошной огонь.

– Далеко?
– спросил Болдин.

– Километров сорок.

– А Белосток наш?
– спросил, высунувшись сверху оперативник.

– Покуда шли, наш был. А там, кто знает, - отозвался голос из глубины толпы.
– Прет.

Болдин неопределенно кивнул. Минута - и толпа и встреча остались в прошлом. Ничего не облегчили, не прояснили.

– Воздух, товарищ генерал, - Крицын выговорил с трудом, точно ему не хватало дыхания.

Болдин и без него видел. Сделал знак водителю. Тот затормозил и кинулся к ближайшему леску. За ним поспешили остальные.

Полтора десятка зловещих точек на горизонте обернулись гудящими бомбардировщиками и заполонили все небо. Шли вольно, без опасений. Первые, видно, имели задание, за машиной гоняться не стали. Зато оставшиеся три самолета резко снизились над лесом, чтобы точнее стрелять по беженцам. И выскакивали из-за макушек деревьев один за другим. Открыли огонь и сбросили несколько бомб. Одной из них разворотило машину. Капитану Горячеву осколок угодил в лицо. С трудом, по петлицам, Болдин понял, что это был Горячев. Оказался убитым и водитель, убежавший раньше всех.

– Боялся ехать из-за десантников, - сказал Болдин.
– А смерть его подругому нашла. Чуял, наверное. А? Как думаешь?
– обратился он к Крицыну.

– Почуешь, когда они летят. Один за другим, - выговорил с трудом адъютант.
– И никого наших нету.

Подошедший оперативник посмотрел на часы.

– До Белостока километров десять осталось, - сказал он, ни на кого не глядя.
– Может, пешком дойдем?

Оба подчиненных не произнесли при обращении "товарищ генерал". Иван Васильевич заметил это, но ничего не сказал.