Тайна римского саркофага
Шрифт:
Из второй комнаты на голоса вышла жена Галафати. Черные густые косы были перетянуты красной лентой, зубы матово сверкали, на лице выделялись яркие губы и большие черные глаза.
– Познакомьтесь: моя жена. – У глаз Галафати сошлись и разбежались добродушные лучики.
Алексей назвал себя и услышал в ответ певучее:
– Ида Ломбарди… Я тоже о вас слышала. – Она улыбнулась кроткой, извиняющейся улыбкой, словно то, что она сказала, не следовало бы говорить.
Алексея усадили за стол, хозяйка принесла всем по маленькой чашечке кофе.
Алексей только тут заметил, что Бессонного уже нет в комнате. Сколько же дел, сколько партийных забот у этого человека! И каждое дело связано с риском для жизни, с возможностью попасться в фашистские лапы.
Галафати включил радиолу.
– Вы любите музыку? – спросил он. – Я, признаться, полюбил вашу «Во поле березонька стояла»…
– Русские березы… – вздохнул Алексей. – Как они далеко!
Галафати улыбнулся:
– А вам удалось, хотя бы немного, познакомиться с Римом?
– Удалось, – кивнул Алексей. – Только жаль, что мельком и крадучись. Но все равно я полюбил ваш город.
– Его нельзя не полюбить, – тихо сказал Галафати. – Рим – это наша история, его памятники, вехи жизни великого народа. Ныне все забыто, все испохаблено. Взять ту же нашу знаменитую волчицу… Вы, наверное, слышали эту поэтическую легенду?.. Племянница царя Амулия – Рея Сильвия родила от неизвестного двух близнецов: Ромула и Рема. По приказу царя младенцы были оставлены одни в лесу на левом берегу Тибра. Их вскормила волчица. Они выросли и убили Амулия, а потом один из них – Ромул – основал город, который до сих пор носит его имя – Рома, Рим. В память об этом в городе всегда живет волчица. Ее содержат в особой клетке на Капитолийском холме. Легенда говорит, что пока будет на Капитолии волчица, будет жить Италия. Я, как и все римляне, относился к этому с доброй улыбкой. Теперь я готов перегрызть волчице горло! – Глаза Галафати заблестели, речь зазвучала громче и резче. – Почему, спросите вы. Потому что она жрет превосходное свежее мясо, когда тысячи рабочих голодают. Потому что фашисты объявили: «Пока живут капитолийские волчицы – будет существовать империя дуче». Вы слышите? «Империя дуче!..» Нет, надо перегрызть им горло!
Неожиданно Галафати рассмеялся и оглянулся на жену:
– Вот до чего я стал кровожаден, Ида, а?.. Нет, Алессио, я не такой уж кровожадный. Просто очень больно сейчас смотреть на любимый город… Вы бывали на Форуме?.. Стены древних дворцов, остатки роскошных колоннад, триумфальные арки и храмы – это наша национальная гордость и наш позор. Когда-то они видели торжество прекрасного искусства и оргии человеческих пороков. Здесь творили великие ваятели, но здесь же Калигула для своего любимого коня устроил конюшню из мрамора и стойло из слоновой кости… Казалось, что тщеславие и порочность римских императоров превышали всякую меру. Так было. Но правители древнего Рима – просто агнцы в сравнении с сегодняшними правителями страны!..
Алексей обратил внимание на две женские фотографии, которые висели на стене в черных рамках.
– Они сестры? – спросил он.
– Почти, – сказал Галафати. – Вот эта, слева, моя мать, а это – француженка Луиза Мишель, революционерка, участница Парижской коммуны. Моя мать в молодости несколько лет жила со своей семьей в Париже и там познакомилась с Луизой Мишель и полюбила ее на всю жизнь. Приехав в Италию, она мечтала о баррикадах, но до них не дожила. Перед смертью она просила, чтобы у ее изголовья, вместо мадонны, повесили портрет Луизы Мишель. Отец так и сделал, а когда ее похоронили, то портрет Луизы Мишель повесили рядом с портретом матери.
И тут же Галафати в полушутливом тоне начал рассказывать о своей жене, которая сидела в уголке с опущенными глазами и с кроткой, смущенной улыбкой.
– Жена моя, представьте, отпрыск древнего и уважаемого рода. Да!.. Один из предков ее – архитектор и скульптор Пьетро Ломбарди – сооружал мавзолей для гробницы с останками Данте. – Он на мгновение умолк: что-то пришло ему в голову – и тут же воскликнул:
– До чего же тщеславны немцы! Объявили, что Данте чистокровный ариец и на этом основании хотели увезти его прах в Германию…
– Неужели удалось? – Алексей весь так и подался вперед.
– О, нет! – Галафати совсем по-мальчишески подмигнул. – Жители Равенны спрятали священный саркофаг. И после войны паломники многих стран будут стекаться туда для того, чтобы поклониться гробнице поэта, положить цветы. – Он помолчал секунду и улыбнулся. – На наши-то могилы цветов не положат…
Знал бы Галафати, как он ошибался!..
Впрочем, ему в эти минуты было не до раздумий, этому живому, темпераментному и удивительно обаятельному человеку. Он уже спешил представить гостю свою дочь:
– А вот эта… – Галафати ласково погладил по кудрявой черноволосой головке дочурки, – эта у нас родилась в октябре тридцать восьмого года. Думали мы, думали, как ее назвать, и назвали Октябриной. В честь Великой Октябрьской революции. И, представьте, еще похвалу получили от чиновника муниципалитета! «Похвально, синьор Галафати, похвально! – сказал он, узнав о нашем желании. – Это в честь «похода Муссолини на Рим» в октябре двадцать второго года?» Каково, а?
Алексей от души смеялся. Даже хозяйка, оправившись от смущения, подняла, наконец, свои глаза и засмеялась так, что зазвенели серебряные украшения на груди.
Хорошо было Алексею в этой дружной итальянской семье. Теплая, непринужденная беседа, уют, дружеская атмосфера – он уже чувствовал себя, казалось, членом этой семьи.
– Я не сказал тебе о главном, – произнес Галафати, вдруг переходя на «ты». – Два часа назад английское радио сообщило, что Советский Союз признал итальянское правительство Бадольо. А это, брат, большое дело… Это будет способствовать возвращению Италии в ряды демократических стран.
– Хорошая новость, – сказал Алексей. – Сколько веревочка ни вьется, конец будет. Так и у фашистов. Сколько они ни сопротивляются – все равно придет им конец…
Поздно вечером на квартиру Галафати пришли в разное время еще три человека – Николай Остапенко, бельгиец Жан и француз Андре, которых хозяин давно уже укрывал у себя от сыщиков гестапо.
И Алексей проникся к этому смелому итальянцу еще большей симпатией: Галафати наверняка знал, что за укрывательство ему грозит смертная казнь. Откуда в этом некрепком на вид, худощавом человеке такое мужество, такая несгибаемая воля?
Словно прочитав его мысли, Галафати, стоявший у окна, подозвал к себе Алексея.