Тайна России
Шрифт:
Непонимание Западом России связано с неощущением этого стержня истории. Это привело к появлению в рамках Европы (Киевская Русь была ее неотъемлемой частью) двух цивилизаций: удерживающей и апостасийной. На Западе в эпоху Возрождения развивалась утонченная рациональная культура и философия, тогда как на Руси культурой и философией было само Православие, которое пропитало весь русский быт, создав христианский национальный идеал Святой Руси. Идеалы никогда полностью не воплощаются в земной жизни — из-за греховности самого человека, но если мы снова сравним Россию с западноевропейскими странами, выявив разницу, то увидим, что в центре русской культурной жизни стоял не университет, а монастырь, любимым народным чтением были жития святых и впереди нашей "колониальной
Запад же, не понимая Россию духовно, всегда судил о ней по своему подобию — плоско-рационально: видя «отсталость» и «варварство» в ее религиозной цельности; «раболепие» — в отсутствии политического властолюбия и сознательном самоограничении; «деспотизм» — в ином, служебно-политическом строе, где даже пресловутое "крепостное право" не стесняло духовной свободы и в значительной мере воспринималось как послушание, смирение перед волей Божией, как общее служение ей и крестьян, и дворян, и Царя…
В этом непонимании России коренится все описанное выше отношение к нам "христианского Запада"; оно может принимать и обостренные формы почти мистической русофобии как агрессивного неприятия духовно-онтологического феномена России. И уж, конечно, антихристианские силы этот феномен всегда чувствовали очень хорошо — как главное препятствие себе.
Подобными эгоистичными мерками в западной науке по сей день промерена вся русская история, а благодаря нашим дореволюционным западникам и потом большевикам — эти мерки присутствуют и в современной российской историографии; даже наша полемика с западными воззрениями часто ведется в их категориях «хорошего» и «плохого»… Прогрессом же при этом всегда считалось то, что размывало русскую цельность и духовный максимализм. И к сожалению, во многом размыло…
Так, в ходе Петровских реформ (оправданных лишь отчасти: их полезная материальная сторона не требовала такой духовной цены) дух апостасии проникает и в Россию, зарождая двойственность уже в ней самой. Разрыв между все более «прогрессивной» интеллигенцией и «отсталым» крестьянским (христианским) народом ведет к нарушению гармонии и, в конечном счете — к хаосу революции. То, что ее финансировали и поощряли западные еврейские и масонские круги, — печатно признают они сами. Мне уже доводилось публиковать доказательства этому ("Наш современник", 1991, с. 12), как и тому, почему именно эти структуры можно считать движущими силами мировой апостасии, творящими ту самую "тайну беззакония" ("Политика", 1991, с. 16; "Вестник Германской епархии", 1992, с. 2–3). Но наша революция была бы невозможна без духовной болезни в нас самих, которая коренилась в отходе ведущих слоев российского общества от идеала Святой Руси.
То, что происходило в России в последовавшие десятилетия, Бердяев проницательно назвал "малым апокалипсисом", то есть как бы его репетицией. Нынешнее Смутное время в России есть завершение этого общемирового кризиса XX в., который, похоже, затянулся именно из-за сопротивления ему в России — в той части человечества, которая первой приняла на себя небывало открытый удар сатанинского наступления.
Причем Запад продолжал свое участие и в этой репетиции: изначально поддерживая коммунистический режим, когда тот носил явно антихристианские и антирусские черты, — и сменив милость на гнев (после Второй мировой войны), как только в России обозначились признаки религиозного и национального восстановления (начался период "холодной войны"). А в годы перестройки "сильные мира сего" удесятерили свое давление на СССР всеми средствами, чтобы "толкнуть падающего" в нужную им сторону; то есть, чтобы поддержать там "своих людей" и не допустить русского возрождения. Их нынешний успех объясняется тем, что и на духовном уровне легче разрушать, чем созидать…
Но особенность России проявилась и в том, что на русской почве у коммунизма — вопреки ожиданиям "сильных мира сего" — проявился неожиданный консервирующий аспект: став генеральной репетицией апокалипсиса, коммунизм в то же время, ценою небывалых жертв, удержал Россию от того общемирового пути к апокалипсису большому, на которую ее толкал Февраль. Ничто в мире не бессмысленно: не могли быть бессмысленными и небывалые страдания России и кровь ее Новомучеников. За кулисами видимой истории кроется тайна, из которой нам доступно ощутить лишь то, что Господь все это время сохранял для России и мира последний шанс.
Он отчетливо виден в явлении иконы Державной Божией Матери в царской вотчине Коломенское в день отречения Николая II: держа в руках царские регалии, Божья Матерь как бы обозначила перенятие на себя царственной миссии Удерживающего на это катастрофическое время… В это же время на другом конце Европы — точно в период между Февралем и Октябрем — ежемесячно происходят явления Божией Матери в Фатиме с призывом к Западу молиться об «обращении» России. Архимандрит Константин (Зайцев) логично связывал оба эти явления воедино, отмечая, что даже западная Церковь не вняла смыслу фатимского призыва, истолковав его как необходимость подчинения России Римскому папе, — а не как возвращение России на свой исторический путь [20]…
Все это, однако, наводит на мысль, что несмотря на усиление процесса апостасии в XX в., - еще не исполнилась какая-то тайна, связанная с Россией. Ведь если России было суждено погибнуть, а вместе с ней и всему миру (ибо Россия — Удерживающий), то логично предположить, что это наступило бы сразу после Первой мировой войны и революции. Этого не произошло. И, хочется верить, что не стал бы Господь так долго — три четверти века! — попускать силам зла мучить Россию напрасно, лишь затягивая ее агонию. Видимо, Он еще надеется на нас, для чего-то мы еще нужны.
Более того: читая воспоминания о нашей революции, трудно отделаться от ощущения, что эта трагедия во многом похожа на промыслительную, превентивную: ведь Россия была далеко не самой «прогнившей» частью мира. И даже совсем наоборот: она была наиболее многообещающей в перспективе экономического и культурного развития, наиболее честной в сфере международной политики. На первый взгляд, именно эта русская честность (основная черта последнего Государя) — оказалась политически проигрышной в сравнении с бесстыдным нахрапом враждебных сил. Но, может быть, не на политическом уровне надо здесь оценивать результат, и, может быть, он заключается вовсе не в политическом поражении? Быть может, это был действительно последний «хирургический» шанс на спасение нашего русского призвания — вместо присоединения к апостасийной "общечеловеческой семье" уже в феврале 1917-го?.. Так, и татаро-монгольское иго было подобной катастрофой, однако — предотвратившей «латинизацию» ослабевшей от междоусобиц Руси и лишь сплотившей ее в выполнении своей миссии… Так что и нынешний переходный период еще может обернуться для нас — с Божьей помощью — чем-то иным. Хотя, видимо, и ненадолго — если вспомнить предсказания наших святых…
На этом фоне можно дать украинскому сепаратизму и такую оценку: это апостасийное явление, дальнейший серьезный шаг в давнем наступлении Запада на славянство, отрыв от него еще одной огромной территории. Если нынешнее отделение Украины окончательно, то от России оторвали ее древнюю столицу, прервали этим непосредственную связь (через Киев) с Константинополем, окончательно сделав Москву Третьим Римом… Правда, этот отрыв стал возможен не только под давлением Запада, но и вследствие политического честолюбия и комплекса культурной неполноценности украинской интеллигенции: украинская культура есть в основе культура русская, и забыть это можно только абсолютизацией своей провинциальности. Это промыслительно отразилось и в самоназвании: Украина — «окраина», а главный смысл тут в провинциальности духовной: в отказе Малороссии от общерусской ответственности за судьбу мира. Но не от территориальных размеров России зависит ее миссия…