Тайна смерти Горького: документы, факты, версии
Шрифт:
Болезнь Горького развивалась стремительно: первоначальный диагноз «грипп и бронхопневмония» осложнился впоследствии явлениями сердечной недостаточности. К летальному исходу привело сильное кровотечение, которое вызвало отек легких и паралич сердца. В клиническом диагнозе и медицинском заключении о смерти говорится также о тяжелой инфекции и связанной с ней инфекционной нефропатии. Совершенно ясно, что в доме была какая-то инфекция. Название ей дали, когда один за другим стали заболевать служащие в Горках-10: комендант, жена коменданта, повар, горничные. К 17 июня на даче болело уже семь человек. По словам Кошенкова, всех больных вывезли в Москву с одинаковым диагнозом – ангина, который поставила врач кремлевской больницы М. А. Введенская, лечившая девочек. Их держали в изоляторе НКВД, не хотели выписывать бюллетени, не разрешали никуда выходить, а коменданту велели после них продезинфицировать сиденья в машине.
С утра 6 июня телефон на Никитской не умолкал. Кошенкову приходилось отвечать на вопросы, странно сформулированные: «Что, Алексею Максимовичу не хуже еще?», «Что в Горках, не хуже?» Несколько раз звонил взволнованный Бухарин, говоря: «Куда
164
Наст. изд. С. 245.
165
Там же. С. 271.
Резкое ухудшение действительно наступило 8 июня: Горький умирал. Состоялся очередной консилиум, причем врачи так и не пришли к общему мнению. Из Горок сообщили: «Точного диагноза болезни никто не дает» [166] . Когда надежды не было никакой и врачи ушли вниз, медсестра О. Д. Черткова ввела больному 20 кубиков камфары, и он начал оживать. В это время сообщили, что умирающего приехали навестить И. Сталин, К. Ворошилов и В. Молотов. Горький разговаривал с вождями как здоровый, просил решить вопрос о дешевом издании «Истории Гражданской войны». Сталин потребовал принести шампанского, чтобы выпить за здоровье Горького. О. Д. Черткова пишет: «В дверях в кабинет он спросил Крючкова: «А кто это сидит рядом с А.М. в черном? Монашка, что ли?» Крючков разъяснил, что это М<ария> И<гнатьевна>. «Свечки только в руках не хватает», – сказал Сталин. А про меня спросил: кто такая? Крючков объяснил, что я за А.М. ухаживаю. «Всех отсюда вон, – сказал С<тал>ин, – кроме этой, в белом (я была в белом халате), что за ним ухаживает». Принесли шампанское. Они чокнулись с А.М. «Вам, пожалуй, лучше не пить», – сказал С<тали>н А. М-чу. Тот только пригубил. В столовой С<талин> увидел Генриха. «А этот зачем здесь болтается? Чтобы его здесь не было. Ты мне за все отвечаешь головой», – сказал он К<рючко>ву. Генриха он не любил» [167] .
166
Там же. С. 262.
167
Там же. С. 202.
Как-то не вяжется этот рассказ с обликом «убийцы Сталина», который пришел убедиться, что Ягода, Будберг и Крючков выполнили данное им задание. Почему он стал ругать Крючкова и потребовал выгнать Ягоду? Почему так отнесся к Будберг, если, по утверждению Берберовой, та привезла для него чемодан с горьковским архивом, где были материалы, компрометирующие его политических врагов? Существует мнение, что Горький, долго питавший к Будберг нежные чувства, вызвал ее в Москву, чтобы проститься перед смертью.
Дело, однако, было не в чувствах, которые с его стороны уже угасли, а с ее – вряд ли существовали. Речь шла о той части архива, которую Горький, окончательно уезжая из Сорренто, оставил на хранение Будберг. После смерти М. Пешкова и убийства Кирова писатель потребовал вернуть чемодан. Будберг приехала в апреле 1936 года, когда писатель был еще здоров и жил в Тессели. Об этом свидетельствует Черткова, находившаяся постоянно при писателе. Рукописей Будберг не вернула, поэтому при свидании разразилась ссора. Она сразу же отправилась в Москву и вновь приехала лишь к умирающему Горькому. Сидя рядом с ним в черной одежде, она, несомненно, знала, что он умирает, и добивалась от него завещания в свою пользу – на гонорары от зарубежных изданий.
А что же Сталин? Вождю явно было нужно что-то узнать у писателя. 10 июня в 2 часа ночи он вновь приехал в Горки. Горький спал. И хотя Левин предложил разбудить больного, Будберг воспротивилась. Ее поддержали профессора Ланг и Кончаловский. Сталину было сказано, что писателя нельзя беспокоить. 12 июня, когда Горький, оправившись после кризиса, чувствовал себя довольно хорошо, Сталин и Ко приехали в третий раз. Будберг ушла из комнаты, но подслушивала у дверей. Она вспоминает, что Горький «сперва заговорил о работе Шторма по истории крестьянства, а потом перешел к положению французского крестьянина» [168] . Посетители вышли через восемь минут: разговор не состоялся. Горький был «застегнут на все пуговицы», просил О. Д. Черткову записывать даже его предсмертный бред. В эти дни он почти не спал, держась в сознании гигантским усилием воли.
168
Там же. С. 193.
Чего добивался от него Сталин? Сведений о заговоре против него, который готовила оппозиция? Тех бумаг, которые хранила Будберг? Говоря о рукописях, за которыми шла охота, И. М. Гронский обмолвился в 1963 году: «… мы их и сейчас не имеем – он уклонялся от разговора. Мы пытались выяснить, но до сих пор не знаем, куда они ушли и у кого находятся. Если бы мы знали, мы бы их купили» [169] . Горький действительно уклонялся от разговора об архиве, не давал никаких распоряжений и не оставлял завещания. 15 июня Кошенкова испугал анонимный звонок: «Вы что сидите на Никитской. Помогайте!» И перед тем как положить трубку, незнакомец еще добавил: «Сволочи!» [170]
169
Архив А. М. Горького. МоГ-3—25—5.
170
Наст. изд. С. 283.
171
Там же. С.286–287.
В официальном медицинском заключении о смерти А. М. Горького говорится о гриппе, который осложнился впоследствии катаром верхних дыхательных путей и тяжелой инфекцией, о чем свидетельствовали «повторные исследования крови». Смерть наступила «при явлениях паралича сердца и дыхания» [172] . Загадку смерти писателя помогли разгадать два любопытных документа, вклеенных Л. Г. Левиным в «Историю болезни Пешкова Алексея Максимовича», заведенную в Кремлевской поликлинике под № 631. Первый из них помечен 8 июня, т. е. написан в тот день, когда Горького чудом вернули к жизни. Это обращение заведующего консульским отделом СССР во Франции П. И. Бирюкова начальнику Лечсанупра Кремля И. И. Ходоровскому с предложением использовать для лечения больного «сыворотку против гриппа», разработанную в Париже врачом Онг-Гвае-Свяном. Он писал: «Врач этот работает в госпитале Бруссе и аттестуется людьми, которым мы доверяем, с самой хорошей стороны, как человек, симпатизирующий Советскому Союзу. Поскольку дело это срочное и мы сами разобраться здесь в качествах предлагаемой сыворотки и возможности ее использовать – не в состоянии, направляю Вам 9 ампул предложенного нам лекарства на Ваше усмотрение» . К письму была приложена записка Онг-Гвае-Свяна на французском языке с объяснением способа употребления сыворотки.
172
Там же. С.125.
Из воспоминаний Кошенкова мы знаем, что множество врачей обращались с предложением помочь умирающему писателю, но всем им отказывали. Не странно ли, что методу лечения гриппа (а диагноз, поставленный Левиным с самого начала болезни, был именно «грипп, осложненный бронхопневмонией») никому не ведомого, а возможно, и несуществующего голландского гражданина китайца Онг-Гвае-Свяна была дана зеленая улица?
Сыворотку доставили в СССР и, по-видимому, ввели Горькому. Иначе зачем было Левину вклеивать эти документы в историю болезни писателя? Не после этой ли инъекции в клиническом диагнозе появилась запись «Инфаркт легких (?)»? Не с этим ли связан странный телефонный звонок из Кремлевки, который так озадачил Кошенкова 16 июня: «Что, достигаете желанного, подлецы?» В историю болезни вклеен еще один документ, датированный 26 июня 1936 года, т. е. через восемь дней после смерти Горького. Это служебная записка за подписью заведующей кремлевской лабораторией Боровской, направленная начальнику Лечсанупра Кремля Ходоровскому. В ней говорится: «Полученная из Парижа сыворотка от больных, выздоровевших после гриппа, в количестве 9 ампул, была проверена на стерильность и безвредность. Из одной ампулы был сделан контрольный посев на различные питательные среды, которые остались стерильны. Для проверки на безвредность 10 к. были вспрыснуты подкожно морской свинке, которая осталась здорова» [173] . Зачем понадобилось делать проверку французской сыворотки после смерти писателя? Не потому ли, что 25 июня Левин приобщил к истории болезни письмо Бирюкова, записки Онг-Гвае-Свяна и служебную записку Боровской, сделав помету: «К истории болезни тов. М. Горького. Л. Левин. 1936. 25/VI». Не зря Горький так тепло отозвался о нем в предсмертных записях: «Замечат<ельно> симпатичен др. Левин» [174] . Ведь благодаря ему раскрылась тайна «умерщвления» писателя.
173
Там же. С. 99.
174
Там же. С. 177.
В записях Кошенкова постоянно фигурируют фамилии 17 врачей, которые лечили Горького. Среди них «кремлевский доктор» Л. Г. Левин, Г. Ф. Ланг, А. Д. Сперанский, Н. Е. Лебедев, М. П. Кончаловский, М. Ю. Белостоцкий и др. После 8 июня у постели больного появился Д. Д. Плетнев. Они представляли две разных медицинских школы: традиционную и новаторскую. К последней принадлежали сотрудники Института экспериментальной медицины (ВИЭМ), возглавляемого Л. Н. Федоровым. Противоречивые разговоры по дороге из Горок и в доме на Никитской, которые записывал комендант, свидетельствуют, что единства мнений у врачей не было. Они делились на тех, кто верил, что можно спасти пациента, и тех, кто постоянно твердил, что он обречен. Начиная с 14 июня врачи окончательно запутались в своих оценках, создавалось впечатление, что лечат вслепую. С 13 июня, когда состояние больного снова ухудшилось, консилиум (Л. Левин, Д. Плетнев, М. Кончаловский и Г. Ланг) созывался ежедневно. И хотя все эти доктора, как доказала авторитетная комиссия экспертов в 1984 года, абсолютно неповинны в смерти Горького, зловещая тень убийства была брошена на «врачей-отравителей» не только на процессе 1938 года. Даже Крючков после смерти писателя признался: «…если бы не лечили, а оставили в покое, может быть, и выздоровел бы» [175] .
175
Там же. С.199..