Тайна смерти Горького: документы, факты, версии

Сборник

Все отклики представляют интерес, особенно теперь, по прошествии 80 лет со дня смерти А. М. Горького, но наиболее значительным все же является слово тех, кто лично знал писателя. Как правило, это деятели литературы, культуры, общественные деятели, представители руководства страны. Например, в Архиве А. М. Горького сохранилась речь Молотова на траурном митинге на Красной площади. Речь, разумеется, была опубликована в газетах и уже цитировалась выше, но в Архиве она представлена – в машинописном виде и на украинском языке [130] .

130

АГ. Отк. см. Г. 5—98.

Особую группу откликов составляют телеграммы и заметки советских писателей. Приведем лишь некоторые из них.

Вот телеграмма писателя Федора Ивановича Панферова – одного из руководителей РАПП, члена правления Союза писателей СССР с 1934 года, главного редактора журнала «Октябрь»: «Молния» в Москву: «“Правда”. Мехлису [131] . Умер человек, имя которого вошло в

историю человечества как имя гениального художника слова, борца за дело трудящихся. Нет слов выразить свою скорбь. Федор Панферов» [132] . В этой телеграмме ярко выразился гражданский темперамент Ф. И. Панферова и его общеизвестная порядочность. Писатель не затаил обиду на Максима Горького из-за дискуссии по поводу своего романа «Бруски». Известно, как неоднозначно был воспринят роман литературной общественностью. А. С. Серафимович назвал его «сырым, колоритно-необлизанным», а А. М. Горький охарактеризовал язык романа как «вычурно-корявый» и «манерно-натужный», с новообразованиями типа «базынить» и нутряными пейзажами наподобие: «Земля томилась, как баба, вышедшая из горячей курной избы». Многих современных писателей насторожила «натуралистическая грубость многих сцен, перенасыщенность персонажами и калейдоскопичность повествования, акцент на «докультурном», «животном» начале в естественном человеке из народа» [133] . В начале 1930-х годов роман «Бруски» вызвал острую полемику, переросшую в одну из самых значительных в истории советской литературы «дискуссию о языке». Тогда же Горький выразил озабоченность относительно «неспособности» или «нежелания» Федора Панферова учиться литературному мастерству. Как видим, это не отразилось на посмертной оценке масштаба личности Максима Горького.

131

Мехлис Лев Захарович (1889–1953) – советский государственный и военный деятель, доктор экономических наук. С 1930 г. заведующий Отделом печати ЦК ВКП (б), редактор газеты «Правда».

132

АГ. Отк. см. Г. 6—68.

133

http://www.hrono.ru/biograf/bio_p/panferov_fi.php

А вот телеграмма М. М. Пришвина, чье отношение к Максиму Горькому в последние годы было довольно критическим: «Ставскому [134] в Союз советских писателей. Поезд «Кавказ» опоздал. Измучен. Болен. Прошу Алпатова [135] быть на похоронах моим представителем. Пришвин» [136] .

В целом же отклики писателей и других общественных и культурных деятелей на смерть Горького содержат объемную оценочную часть. Следует отметить, что все отклики носят характер сиюминутной реакции на происшедшее событие – кончину М. Горького. Как правило, они написаны от руки, в эмоциональном порыве, часто по просьбе редакции газеты «Правда». Позже советские писатели перерабатывали эти отклики в воспоминания или статьи. Наша задача, без учета и текстологического анализа последующих редакций текста, привести первичный отклик автора так, как он изначально был им написан и отослан в газету для срочной публикации.

134

Ставский Владимир Петрович (наст. фам. Кирпичников; 1900–1943) – советский писатель, партийный и литературный деятель. С 1927 г. главный редактор ростовского журнала «На подъеме». С 1928 г. секретарь РАПП в Москве. С 1932 г. по поручению ЦК ВКП (б) участвовал в организации Союза писателей СССР. С 1934 г. член Президиума правления Союза писателей. Генеральный секретарь СП СССР в 1936–1941 гг.

135

Вероятно, сын М. М. Пришвина – Лев Михайлович Пришвин (1906–1957), популярный беллетрист, писавший под псевдонимом Алпатов, участник литературной группы «Перевал».

136

АГ. Отк. см. Г. 6—112.

Вот фрагмент отклика писателя Владимира Лидина, написанного в спешке, от руки: «Потеря Горького не может быть даже осознана, в полной мере, нами, современниками. Его огромное наследство будет оценено не одним поколением, перед которым во всей яркости и неприглядности Горький раскроет страшную эпоху предреволюционной России. Его имя будет звучать в ряду имен лучших людей, боровшихся за освобождение всего человечества. <…> Мы, писатели, провожаем учителя своей литературной работой. Горький учил нас труду и величайшей взыскательности к печатному слову, ставшему ныне достоянием миллионов» [137] .

137

АГ. Отк. см. Г. 5—22.

Более обстоятельно, с указанием даты написания отклика, – 18 июня 1936 года, – и тоже от руки, написан некролог Леонида Леонова: «С какой напряженной тревогой вся страна в течение последних дней, пока боролся со смертью этот могучий и великий Человек, следила за сводками о ходе болезни.

Каким горем откликается весть о его смерти всюду, куда проникает это скорбное известие! Это и понятно. Биография этого замечательного писателя поистине величественна и поучительна.

Кажется, никто из русских писателей не имел такого громадного имени, влияния и уважения, как Максим Горький. Вполне заслуженно это имя почти полвека блистало на гребне отечественной волны. Его именем отмечены многие значительные начинания нашей литературной эпохи.

Эта большая жизнь еще долго будет оставаться примером для всей нашей молодости, примером – чего может добиться Человек упорной

работой над собой. А этот Человек умел работать и учиться до самого конца своих дней. И неспроста он называл себя в просторечии литератором, как бы подчеркивая этим то орудие, которым он вместе с лучшими из людей старался изменить лицо вчерашней земли.

С утратой Алексея Максимовича сиротеет не только Советская литература, но и вся пространная моя родина, но и все мыслящее, честное большинство человечества. И как грустно, что эта мрачная весть застигает нас на радостном пороге в светлое и громадное будущее!» [138] .

138

АГ. Отк. см. Г. 5—20.

Автограф заметки-отклика К. Г. Паустовского «Завидная жизнь» сопровождает записка писателю и журналисту Василию Александровичу Смирнову [139] : «Дорогой Василий Александрович, – посылаю Вам отрывок, – не то, о чем я вам говорил, но, думаю, он подойдет. Всего хорошего. К. Паустовский» [140] . В 1933–1940 годах. Паустовский в летне-осенний период жил с другом – писателем Р. И. Фраерманом в Мещере, в Солотчинской усадьбе Пожалостина. Здесь он создал цикл мещерских рассказов – книгу «Летние дни», рассказы «Ленька с Малого озера», «Австралиец со станции Пилево», «Вторая родина», «Семья Зуевых», повести «Исаак Левитан» и «Мещерская сторона», рассказы «Стекольный мастер» и «Старый челн» [141] . Вот и летом 1936 года писателя не было в Москве. Свою заметку он пересылает через Ярославль. Заметка «Завидная жизнь» впервые, под таким названием, была опубликована в «Литературной газете» 27 июня 1936 г ода [142] . Позже текст публиковался в его собрании сочинений под названием «День смерти Горького». Вот его первоначальный вариант, значительно отличающийся от последней редакции: «Смерть пришла в летний день, когда над Москвой шумели летние грозы. Он умер перед лицом всей полноты жизни, любимой неистово и упрямо, – перед лицом сырой листвы, высокого неба, полевых трав, солнца, сверкающего над тучами и лесами. Он умер перед лицом новой земли – богатой, чистой и прекрасной. Он не должен был сейчас умирать.

139

Смирнов Василий Александрович (1905–1979) – начал печататься в 1924 г. Первый роман «Гарь» опубликовал в 1927 г. В 1935 г. был корреспондентом газеты «Северный рабочий» (Ярославль). (Подробнее на livelib.ru:. Паустовский был знаком с В. А. Смирновым. Ярко и положительно отзывался о его романе «Открытие мира» (1948). Он отмечал «волшебную силу таланта писателя, подобного “живой воде”», когда писал о героях романа и его авторе: «Ямщики, отходники-“питерцы”», дети, старухи-сказочницы, затуманенные вечной заботой матери-крестьянки, нищие, богомольцы, ярмарочные торговцы, пастухи, прощелыги, подлинные деревенские поэты – рыболовы и охотники – такова эта разнообразная галерея людей… Писатель В. Смирнов – волгарь, ярославец. В этом слове «волгарь» для нас заложено многое – и луговые наши просторы, и величавое течение рек, и дым деревень, и леса, и Левитан, и Горький, и Языков, и Репин, и Чкалов, и Островский. Волга – это особый уголок нашей души» (См.:.

140

АГ. Отк. см. Г. 6—70.

141

http://www.kgplibrary.ru/pages/biografiya/

142

См.: http://paustovskiy.niv.ru/paustovskiy/public/den-smerti-gorkogo.htm

Осталось чувство сиротства, саднящее сердце.

Мы почти не знали за последние годы тяжести многих человеческих чувств. Смерть Горького дала нам их в полной мере.

Раненому человеку трудно рассказать связно о своем несчастье. Так же трудно писать сейчас о Горьком. Смерть его ощущается, как сто лет тому назад ощущалась смерть Пушкина – это внезапное личное несчастье для тех, кто любит землю, неистребимую поэзию жизни и простоту человеческих сердец.

Горький был нашей совестью, честностью, нашим мужеством и любовью. Как нельзя лгать ребенку, так невозможно было забыть о строгости к себе, чистоте собственных помыслов и правдивости книг, когда судьей и товарищем был Горький.

До его смерти мы мало осознавали, какой опорой он был для каждого из нас в нашей внутренней, со стороны почти незаметной, но мучительной работе.

Он оставил нам великие традиции большой литературы, пришедшей из прошлых веков и уходящей в будущее – традиции Шекспира и Гете, Пушкина и Данте, Байрона, Чехова и самого себя.

Если мы нарушим эти традиции, если мы пренебрежем законами художественной правды, смелости обобщений, проницательности и внутренней писательской свободы, – мы никогда не создадим литературы, стоящей на уровне нашей высокой эпохи, мы, как рабы, зароем талант свой в землю и пройдем над миром той угрюмой и скоро позабытой толпой, о которой говорил Лермонтов.

Горький был непримирим. Он жестоко бил по человеческой тупости, грубости чувств и дикости нравов. Один из первых людей эпохи – он знал, что без воспитания в людях высоких чувств нет, и не может быть подлинного социалистического общества.

Его жизнь и старость были завидны и прекрасны. Он знал высокое счастье никогда не устающей мысли, зоркого глаза, веры в человека, счастье острой памяти и жадности к каждой жизненной мелочи.

Он знал и любил свою родину, и этому чувству мы должны были у него научиться, – чувству, сжимающему сердце и похожему на материнскую любовь, – прекрасному чувству, заставляющему нас всей силой своих помыслов стремиться к осуществлению веселого и мудрого существования на земле. Константин Паустовский» [143] .

143

АГ. Отк. см. Г. 6—70.