Тайна смерти Горького: документы, факты, версии

Сборник

Павел Андреевич Павленко – советский писатель и киносценарист, а в дальнейшем – лауреат четырех Сталинских премий первой степени (1941, 1947, 1948, 1950) за сценарии к фильмам «Александр Невский» (1938) и «Клятва» (1946), за роман «Счастье» (1947), за сценарий фильма «Падение Берлина» (1949); депутат Верховного Совета СССР, известнейший деятель культуры сталинской эпохи (тогда многие его произведения практически считались классикой), познакомился с Горьким в 1932 году, когда вышел в свет его документальный роман о Парижской коммуне «Баррикады», сдержанно оцененный критикой (в том числе и Горьким – с «теплой суровостью»). Позже Павленко был включен в оргкомитет Первого съезда советских писателей (1934), затем избран в правление Союза писателей, на долгие годы сохранив за собой высокое место в иерархии советской литературной бюрократии. В 1932–1938 годах редактировал журнал «30 дней»,

стал одним из ближайших помощников Горького в организаторской работе по журналу «Колхозник», альманахам «Год XVI», «Год XVII» и «Дружба народов» [144] . Узнав о смерти Горького, Павленко откликнулся следующей запиской в газету «Правда»: «Сейчас трудно собрать мысли и написать именно то, что хочется сказать. Смерть М. Горького – событие тяжелое. Мало сказать, что мы осиротели. Когда подумаешь, что никогда уже богатырская энергия Горького не коснется наших дел и наших планов, – становится сиротливо и невольно чувствуешь себя старше» [145] . Спустя незначительное время, Павленко все же пишет некролог. Текст некролога хранится в Архиве А. М. Горького в черновом автографе, написанном простым карандашом: «Не хочется верить, что Горького больше нет, что исчезла и не возникнет вновь богатырская энергия этого великого человека, до самой смерти работавшего за десятерых. Что уже никогда больше не услышим мы его гигантские планы литературного строительства, рассчитанного на годы, на поколения и каждый раз ставящего перед литературными силами нашими задачи великой исторической трудности, но вместе с тем и великолепной новизны и оригинальности.

144

http://www.epwr.ru/quotauthor/txt_167.php.

145

АГ. Отк. См. Г. 6—59.

Не верится, что мы никогда больше не услышим <ворчливого> [зачеркнуто. – Е.М.] строгого его голоса, умевшего неповторимо говорить о вещах трудных, славных, необыкновенных.

Горький был тружеником и любил видеть труд других. Тонкий слух на все талантливое, способное, энергичное, – будь это в искусстве, в науке или народном хозяйстве – помогал ему отыскивать людей и с щедростью впрягать в дела, которыми он бывал всегда окружен непомерно. Дел вокруг него всегда было больше, чем людей.

Рано закончилась биография великого бунтаря, труженика, искателя людей – глубокого художника. Характер его еще развивался. Горький рос вместе со своей социалистической родиной, как юноша, – и не хочется верить, что нет больше этого самого молодого и самого сильного человека в искусстве XX века» [146] .

Поэтесса и прозаик Вера Михайловна Инбер откликнулась на смерть Горького коротко и емко: «Когда мы писали наши книги, нам всего важнее было, что скажет о них Алексей Максимович. Он был нашим судьей и нашей совестью. Не только мы, но вся мировая литература осиротела без него» [147] .

146

АГ. Отк. см. Г. 6—60.

147

АГ. Отк. см. Г. 3—91.

Хранится в личном архиве Горького и телеграмма С. Н. Сергеева-Ценского. С довоенной, до 1914 года, поры Максим Горький стал называть Ценского «большущим русским художником, властелином словесных тайн». С годами его мнение не изменилось. Так, в 1928 году он писал: «Сейчас во главе русской художественной литературы стоят два совершенно изумительных мастера. Это – Сергеев-Ценский и Михаил Пришвин». Горький гостил у Сергеева-Ценского в Алуште и всегда восхищался тем, как досконально изучал он предмет, прежде чем сочинять о нем. Так, например, Горький удивлялся, «как мог писатель, не будучи горным инженером, с таким знанием дела написать повесть (“Наклонную Елену”) из горнозаводского быта» [148] .

148

http://federacia.ru/encyclopaedia/writers_rus/sergeev_censky/.

По

поводу смерти Максима Горького Сергей Николаевич вместе с прозаиком Александром Степановичем Яковлевым, принимавшим в 1928 году участие, на ледоколе «Малыгин», в спасении экспедиции Нобиле (повесть «Ледовый поход “Малыгина”» 1929 г.), участвовавшим в поисках Амундсена, а в 1929 году, вместе с летчиком М. Бабушкиным, совершившим первый перелет по маршруту Москва – Ташкент, писали в телеграмме на имя Союза писателей СССР: «Глубоко потрясены известием о смерти Алексея Максимовича. Невозможно передать, какое огромное значение имела для нас его личность как писателя и человека. Горький был единственным и неповторимым. Только один он мог, создавая эпоху в литературе, идти в ногу с великими творцами новой эпохи жизни человечества. Сергеев-Ценский, Александр Яковлев» [149] .

149

АГ. Отк. см. Г. 7—64.

Совершенно в другой тональности написаны отклики на смерть А. М. Горького драматургом Александром Николаевичем Афиногеновым; «певцом России, разбуженным революцией», «диким пером» – Артемом Веселым и писателем Николаем Николаевичем Ляшко, одним из самых талантливых прозаиков группы «Кузница». Все они были связаны с Горьким личными и творческими отношениями

Александр Николаевич Афиногенов, в начале 1930-х годов – один из руководителей РАПП, с 1934-го – член президиума правления Союза писателей СССР и редактор журнала «Театр и драматургия», написал свой некролог достаточно пафосно – сочетая официальность с искренностью: «Умер любимый Алексей Максимович!

До последнего дня верили мы, что его сердце выдержит бешеный натиск темных сил враждебной болезни… Нет, сердце Горького перестало биться.

Тяжело, страшно тяжело знать, что не увидишь больше доброго и близкого лица, не услышишь заботливого голоса, никогда не переживешь вновь счастья личного свидания. Мы потеряли Горького.

Подлинным садовником новой жизни стоял перед всеми нами Горький – великий мастер человеческих душ, гений человеческого сердца и мысли.

Всю свою необыкновенную жизнь не уставал он напоминать о внимании и любви ко всему, что есть в человеке нового, растущего, что идет от жизни и в жизнь, подлинную творческую жизнь миллионных масс трудового народа.

И он умер в дни, когда этот трудовой народ радостно обсуждает статьи социалистической конституции – священный документ, созданный освобожденным от всяческого гнета свободным человечеством социализма.

Мы – советские писатели – в неоплатном долгу перед памятью Алексея Максимовича. Собрать воедино его советы и указания, вновь и вновь перечесть, глубоко продумав все, написанное им, действительно реализовать обширную программу действий, которую он развернул перед инженерами человеческих душ. Так нам надо работать сейчас, так чувствовать и понимать человека, как это умел Горький – наш руководитель, наш родной и близкий, наш самый дорогой друг» [150] .

150

АГ. Отк. см. Г. 1—49.

Артем Веселый и Николай Ляшко откликнулись на смерть Максима Горького вместе. Отклик хранится в виде автографа, написанного черными чернилами, с затейливой, сродни А. Ремизову, подписью А. Веселого и разборчивым автографом-подписью Н. Ляшко. В тексте ощущается мифологизация образа Горького. В отклике, написанном на одном дыхании, а это видно по почерку, мы сохраним грамматическую небрежность – отсутствие согласованности падежных окончаний как подтверждение искренности самого акта написания текста, ведь сама по себе мифологизация возможна лишь при наличии только искреннего пафоса: «Горькая весть – не стало Алексея Максимовича – не вмещается в сознание.

Оборвался голос, вчера еще бодривший нас и вызывавший ненависть врагов пролетарской революции к подлинной общечеловеческой культуре.

Не стало талантливейшего ученика Маркса, Ленина, Сталина.

Не стало писателя, органически восторгавшегося строителем-пролетариатом, его организованности и его коллективного разума.

Не стало партийца-борца против мещанства, шовинизма, зоологической узости и их организатора – фашизма.

Не стало свидетеля зарождения и подъема победоносного пролетарского движения.