Тайна Спящей Охотницы
Шрифт:
— Бать, посмотреть-то можно теперь?! — прямо взвыл Коля Демидов.
— Ну, подходи. Хоть и не поймешь, — пренебрежительно позвал сына Петр Андреевич.
Коля подбежал со стулом. Кит показал ему ожог-браслет на запястье.
— ЗЭкано! — восхитился прадед.
— Ты теперь осторожней, левой-то рукой, — опасливо покосившись, предупредил Петр Андреевич… и снова повертел грозными рабочими ручищами. — Мои-то, вон, только вилки да ложки без трудов и усилий гнули… А ты теперь одной левой можешь больших бед натворить, коли с силой не совладаешь. Береги для дела…
— Ложки гнули? Как Ури Геллер? — Догадки Кита складывались одна за другой.
— Фокусник, что ли? — нахмурившись, спросил Петр Андреевич. — Имя какое-то цирковое…
— Типа того, — кивнул Кит.
— Только у меня без всяких фокусов получалось, — словно оправдываясь, ответил Петр Андреевич. — Так и знай. Я за деньги не выступал никогда. Совсем таился. Я еще до революции к одному батюшке… попу то есть ходил, он меня отчитывал, думал, что бес во мне есть, он и гнёт гвозди да вилки. А потом сказал, что это просто дар особый с рождения. Не от беса, как пить дать. Для особой надобности. А пока иглы свои точи — и довольно. Тогда простится. Мы такого рода… что ж теперь поделаешь. Поп-то мне так и сказал тогда: полезешь на люди, в цирк, на целковые разменяешь небезопасный дар свой, тогда точно — бес в тебе, и это он тобой водит.
— Ты, бать, в Бога, что ли, веришь? — с удивлением спросил Коля, похоже, впервые узнавая об отце много всего, ночь чудес и откровений у них с батей случилась.
— Так это было еще до того, как партия большевиков порядок в нашенской части света навела и Бога отменила. Я тогда еще не старше тебя был, — почему-то охрип Петр Андреевич еще сильнее, хотя говорил все тише и тише, и вдруг прикрикнул на отпрыска: — На ус наматывай, а рот на замок.
— Не сомневайся, батя, — выгнул грудь колесом Коля Демидов. — Как в могиле, бать!
— «Не сомневайся», — хмыкнул Петр Андреевич. — Я-то не сомневаюсь, пока ты просто по крышам скачешь… А теперь выйди-ка. Постой на шухере. А в могилу рано, запомни. Тебе еще вот деда Никитиного родить надо.
Про то, что рано в могилу, — завет отца Коля Демидов выполнит.
Конечно, прадед был рад постоять для своих в темноте на шухере, но он медлил. Видно было: опасается, что еще что-нибудь интересное пропустит, чудо какое-нибудь.
— Иди-иди, на фокус-покус позовем, — сомнительно пообещал батя. — Нам не столько глаза, сколько чужие уши ни к чему. Глазам теперь-то мало кто верит.
— Так, может, в ту комнату вам… — догадливо посоветовал Коля.
Отец только сверкнул на сына глазами — и тот сразу выскочил из комнаты в коридор.
Петр Андреевич пододвинулся ближе к потомку и стал мощными своими пальцами, вернее жесткими ногтями выбивать дробь на крышке сундука… а сам заговорил.
— Я ведь только по-настоящему и поверил, что это — ты, когда браслетка села… а не рванула тут так, как фугаска… Хотя оно понятно, что рвануть не могло, раз ты из будущего прибыл, такая ведь у времени хитрая арифметика, да? — горячо зашептал прапрадед прямо Киту в лицо, давя табачным перегаром.
Кит догадался: покраснел и вспотел прапрадед, и потряхивало его по
— Типа того, — кивнул Кит.
— У тебя-то еще впереди большие дела. Может, и не увидимся больше, — теперь от напряжения и волнения лишь подрагивая веками и покашливая, шептал прапрадед. — О будущем тебя не спрашиваю. Главное про него — и так понятно, слава Богу. Но о прошлом, может, скажешь пару слов, чтоб мне, инвалиду, не томиться? Может, знаешь что-нибудь… Но коли и тебе сказали, что — военный секрет, то так и скажи. Как-нибудь перетерплю до смерти. Мы-то, как умрем, так и всё узнаем там, а?
— Я и сам мало знаю, — ответил Кит, покусав губы, когда предок напирал на него, допытываясь…
Ему самому страшно хотелось допытаться, кто же всё-таки приходил к предку, из какой реальности.
— Но откуда мы родом, откуда мы такие взялись, тебе уже известно? — прямиком спросил Петр Андреевич.
Такая тяжесть легла на сердце Киту! Не говорить же прямо сейчас, весной сорок второго года, предку — простому москвичу, рабочему человеку с редким даром, — что по отцовской линии… то есть чуть ли отец его родной — не кто иной как, быть может, самый злодейский на свете немец… ну, после Гитлера и прочих страшных гадов в мундирах с черепами и молниями.
— Ну, вроде бы мы от какого-то… типа, великого изобретателя, — неуверенно проговорил Кит. — Только он скрывался от всех. У него самый большой… ну это, талант был, и он боялся, что его заставят создавать оружие. Какое-нибудь самое страшное.
— Так это мне знакомо, — с облегчением заметил дед и даже немного отстранился от Кита, как будто был очень доволен его ответом. — Только скрыться некуда, далеко не убежишь…
Он подумал немного… и стал стучать по сундуку пальцами другой руки, правая устала.
— Чует мое сердце, что я и есть его родной сын, — вдруг с воодушевлением и чуть ли не в полный голос проговорил Петр Андреевич.
Гулко и пугливо бухнуло сердце у Кита, и мурашки пробежали по спине: вот он, что ли, еще один момент истины…
— Я ведь подкидышем рос, — признался Петр Андреевич. — Меня ведь подкинули, вообрази, прямо на паровоз под парами… да, отцу моему новому Андрею Никифорычу. Машинистом он был… С запиской какой-то загадочной… и, подумай, с пачкой ассигнаций, тех еще. Это ж в самом конце еще прошлого века случилось, в последний год… вот считай когда. И от Москвы далече. Под Ревелем. Это уж мне отец на смертном одре признался. А только, что в той записке было, и почему он меня в приют не отдал, так и не открыл… Правда, они до меня с матерью бездетными были. И деньги потом из разных мест долгое время приходили… я уж вырос на них. Видать, от того изобретателя, как разумеешь?