Тайна старинного портрета

Колесников Валентин

– Эй ты, депутат! – мальчишка покрутил головой, разыскивая, кто его зовет, – Ану иди сюда?! – наконец его взгляд остановился на заборе.

Там на самом штакетнике в одних джинсовых шортах с запачканным лицом восседал конопатый мальчишка с надетым на голову офицерской фуражкой с разломанным на двое козырьком. Это был знакомый мальчик из соседнего двора, любил лазить по чужим садам и лакомится вкусностями, то малиной, то клубникой, то ранними яблоками особенно вкусными паданками, что падали на траву под яблони.

– Чего тебе?! – спросил Валик.

– Иди расскажи о Верховном Совете, как там твоя мамаша речь толкает, а?! – ехидно улыбаясь, сидя на заборе кривлялся, дразня Валика мальчишка.

– Моя мама народная избранница! – гордо заявил Валик, – А я вот пойду к твоему отцу и расскажу ему, что ты меня дразнишь депутатом?!

– Иди, ябеда! Депутат!

Валик взял засохший

ком земли с огорода и запустил в обидчика. Мальчишка не успел спрыгнуть с забора и получил болезненный удар твердым комком в бок. Заплакал и зацепился за штакетник забора, разорвав шорты на двое. Далее Валик перелез через забор и догнал дразнившего. Между ними завязалась драка. Домой Валик пришел оборванный и грязный. Белая заботливо выстиранная матерью рубашка была черная от грязи. Он подошел к матери:

– Мама меня Коля Каленик избил! – слезы текли грязными струями по щекам мальчика, он растирал мокроту кулачками на лице и жалобно, жалуясь матери, ныл.

Мать с досадой, без силы глядела с жалостью на сына, затем, молвила в пространство:

– Вот что, сынок, скажи этому Коле, когда встретишь, чтобы он пришел ко мне, я ему за это рубль дам! – глухо сказала мать, жестким тембром без жалостного голоса.

Не сдержавшись от материнской «защиты», мальчик вышел во двор и встретив на огороде бабушку. Женщина, выпрямилась от прополки огородных насаждений, ни слова не говоря, только всплеснула натруженными руками, взяв мальчика за руку потащила к умывальнику, стоявшему около дверей входа в коридор дома. Бабушка умыла внука, вытерла лицо чистым полотенцем, висевшим рядом на гвозде, подтянула штанину, поправила рубашонку, отряхнув с нее пыль и кусочки прилипшей земли.

– Ну не надо плакать, сейчас пойдем в церковь, – заботливо сказала бабушка.

– А что, сегодня воскресенье, а бабушка? – шмыгнув носом и окончательно успокоившись спросил малыш.

– Да, уже выходной. Печку я натопила, борщ варится, свиньям мама даст. Ну, подожди меня я быстро! – и она скрылась в доме. Валик стоя во дворе, смотрел, как по дороге шли и шли нарядные бабушки и дедушки, опираясь на палки, к церкви, что стояла в центре поселка. Священник длинной рясе стоял спиною к прихожанам и басомна распев читал псалмы и молитвы.

– Отче наш, иже еси, на небесах …

Церковный хор, состоящий из боговидных старушек, звонкими голосами подпевали ему. По среди хора, в черном костюме и до блеска начищенных хромовых сапогах стояв Федось Кузьмович в круглых очках и белой накрахмаленной рубашке. После каждой паузы хора прихожане старались перекрестится, и этот жест, и хор, и триумфальная тишина наполняли воображение малыша ощущением торжественности, и подчиняясь всеобщему порыву набожности мальчишка сложил три больших пальца правой руки в «пучке», как учила бабушка, и с замиранием сердца крестился. Мальчик ожидал от содеянного жеста чего-то неимоверного какого-то чуда, но чуда не происходило, только бабушка смотрела на внука большими глазами, полными трогательного чувства …

Пришло лето и заработал колхозный детский сад, как-то утром, когда Валик еще спал на печке, бабушка, разбудив мальчишку сказала:

– Ты давно не ходил в садик, собирайся сегодня идем?

– А где мама? – протирая сонные глаза кулачками спросил мальчуган.

– Она на собрании в Киеве, на депутатском собрании, – ответила бабушка.

Валик терпеть не мог ходить в детсад. Там дети часто дразнились, называя его кличкой «депутат», и от этого ему было не ловко перед остальными детьми, он порою даже сердился на мать. И считал, что у всех детей матери, как матери, а у него какая-то не похожа на всех. Вечные ее дела, везде ей надо успеть, побывать везде; то на работе в колхозе, то на сборах, то на занятиях в партийной школе. Поэтому Валик редко видел мать. Но когда она приезжала, то двоюродная сестра Нюся, которая жила с ними всегда спешила пожаловаться на Валика за какие-то незначительные проступки. Ну там за костер под копною сена в садике возле дома, или за перевернутою бочку с дождевой водой. И тогда Валик получал вместе с гостинцами еще и подзатыльник от матери на радость зловредной Нюски. Мальчику становилось обидно на вредную кузину, на матерь за то, что она депутат Верховного Совета и редко бывает дома через свою занятость и не занимается с ним. На детей в детском саду, которые дразнятся оскорбительным для него словом «депутат». И, наконец, на весь мир за то, что он такой приветливый и прекрасный допускает существование этих обид. Мальчишка остро ощущал себя одиноким. Ему хотелось иметь верного надежного товарища, с которым он играл бы, бывал вместе везде, с которым ему было бы легко, даже в окружении неприветных детей. Но такого друга не

было. Одиночество волнами накатывалась не все естество мальчика в минуты непонимания его близкими людьми и детей. Тогда малыш стал придумывать себе друзей, каких видел в разных предметах, придумывать им разнообразные свойства характера. Так вот его друзьями стали складной карманный ножик, который помогал ему делать из разных прутиков казацкие сабли, или винтовки для поражения врага, и мальчик потом вел войну со злой крапивой и разными сорняками, ощущая себя смелым, сильным и храбрым воином. Разноцветное синие, синее стеклышко, через которое он видел другой мир и птиц, и листву на деревьях, и траву в этом стеклышке все было окрашено в синий цвет, а небо как ночью темно-синее. Только солнце было очень ярким и смотреть на него сквозь синее стеклышко было больно, как и просто без всякой защиты. И еще мальчик считал своим другом петушка задиру. Он гордо ходил по двору среди своих курочек с разноцветными перьями в хвосте. Он здорово умел драться и всегда лез в драку с мальчишкой. Валик боялся его, однако все равно считал своим другом, потому что он никогда не был мирной птицей и всегда поддерживал свой имидж задиры во дворе среди курочек. Было так, распустит свое крыло, как легионер щит, и наступает боком, боком на мальчишку, торчком перышки на шее, воинственно клокочущей атакой. Валик саблей отгоняет задиру, но все напрасно. С диким клокотом он взлетает на голову мальчишки, топчет когтистыми ногами, бьет по ушам крыльями и клюет его русую голову, заставляет мальчишку спасаться бегством и прятаться за дверью в коридоре деревянной пристройке.

Потом с видом победителя, гордо и чинно не посрамив своего достоинства перед курочками, вышагивая с чувством выполненного долга защитника птичьей домашней стайки. Валик понял, что это был лишь утренний сон, когда сквозь сновидения услышал:

– Ты снова лег? – бабушка подошла к печке, – Ану слезай, а то уже девять часов скоро!

Мальчишка с неохотой слез с печки, снял с себя длинную сестрину ночную рубашку, которая являлась и его ночнушкой, быстро надел трусы, и выбежал во двор. Там уже его ждал петушок. Птица увидела Валика, покосилась острым, как у сокола, глазом и было уже направилась затевать сражение, воинственно переступая с ноги на ногу, продвигаясь навстречу, но скрип открывающихся дверей заставил петушка отступить. Вышла во двор бабушка. Она надела на Валика чистую рубашонку, бриджи немного ниже коленок на одной шлейке пристегнутой пуговицей до пояса штанишек и сандалии на босые ноги, затем взяв мальчика за руку вышла с ним на дорогу. Путь к детскому садику проходил сквозь аллею из необхватных стволов, колоннами старинных лип, обросших бородавками наростов величиной с мяч, росших с незапамятных времен еще до появления рядом пасеки. Кроны этих цветущих лип облепило гудение, доносившееся с верхушек, создавая монотонное хоровое пение тружениц пчел, собирающих липовый нектар и снующих в вышине маленькими черными комочками с высоты крон к пасеке и с пасеки новыми труженицами за сладостью цветущих лип. Неожиданно бабушка остановилась и стала с вниманием осматривать внука, комментируя:

– Боже-ж мой?! – всплеснув руками, протянула она в слух, – На кого ты похоже, а?!

Она притиснула мальчика к темно-синему фартуку на легком и длинном платье из хлопчатобумажной ткани светло-серых тонов, и стала языком слизывать грязные пятна со щек малыша, сплевывая слюну из слизанной грязью. «Обмыв» таким образом лицо Валика, она повела малыша дальше по тропинке, среди пахнувших расцветших липовых деревьев и высоких старинных елей, дубов и сосен парка к расположенному невдалеке колхозному детскому саду.

– Ты только не говори некому, как я тебя умыла, хорошо?

– А я расскажу! – в ультимативной форме объявил малыш.

– Тю, дурной, та с тебя ж дети будут смеяться! – возмущенно ответила бабушка.

Валик ничего не сказал ей, только скривил недовольную гримасу на лице, так не хотелось идти в детский садик. Не хотелось расставаться, хоть и на непродолжительное время, со своими «друзьями»; ножиком, синим стеклышком и задирой петушком; которых не разрешалось с собой брать в детский сад. Вот поэтому ему не хотелось идти в детсад, вот поэтому он нехотя плелся зад бабушки на длинном расстоянии.

– Да иди же быстрее? – торопила бабушка.

Внук поддавал скорости, да, как только бабуся не следила за ним и не оборачивалась в его сторону, он снова отставал, и в конце концов спрятался за стволом высокого и толстого каштанового дерева.

– Ты видишь?! Нету, убежало? Вот разбойник? – бабушка завертела головой во все стороны, и крикнула в пространство, – Ану выходи! – бабушка проходила мимо.

А внук выскакивал из своей засады и насмешливо звал:

– Ба-а-б! А кого вы там ищите?