Тайна вещих снов
Шрифт:
— Футболист? — заинтересовался Ежик. — А как его фамилия?
— Фамилия у него знаменитая, — уважительно протянул Миша. — Познаменитей, чем он сам — ведь он пока и за юношескую сборную города толком не поиграл.
— Так какая же? — Ежик был явно заинтригован.
— Ласточкин, — сообщил Сережа.
Саша молчал, плотно стиснув губы, и только переводил взгляд с одного из ребят на другого. Он чувствовал, что если вымолвит хоть слово, то уже не сможет остановиться и до возвращения Осы расскажет о том потрясающем, что ему удалось узнать. А ему так хотелось ошарашить Осу!
— Ласточкин? — Ежик аж подскочил. — Сын Ласточкина? А эта… — Он кивнул в сторону двери, за которой исчезла Оса. — Эта… — Он мучительно пытался подобрать слово помягче. — Эта шалая прилипала — его
— Ну да, — подтвердил Сережа, несколько смущенный реакцией Ежика на это сообщение.
— Ведь мой батяня играл с ним когда-то! — чуть не в голос заорал Ежик. — И меня именно он в ихнюю футбольную школу принимал!
— Что?! — хором воскликнули Следопыты, включая и Сашу.
— Ну, я бросил занятия полгода назад, потому что… потому что не до того стало! — не стал вдаваться в подробности Ежик. — А раньше я…
Он умолк, потому что в подвал ворвалась запыхавшаяся Оса.
— На, ешь! — Она извлекла из пластиковой сумки пакетики с соком и наспех приготовленные бутерброды с сыром и колбасой. — И ты, Поля, не стесняйся! А потом мы еще что-нибудь придумаем!
— Оса! — опередил всех Миша. — Оказывается, Ленька — ученик твоего отца!
— Что-o? — Бутерброды и сок наверняка бы выпали из рук Осы, если бы их уже не перехватили Ежик и Поля.
— А еще его отец играл вместе с твоим отцом! — добавил Сережа.
— Погоди-ка! — Оса пристально посмотрела на Ежика. — Как твоя фамилия?
— Ш-шмирнов, я ж раш-шкаживаю! — ответил Ленька с набитым ртом.
— Кажется, я что-то припоминаю, — наморщила лоб Оса. — Отец иногда вспоминал Анатолия Смирнова. Такой, говорит, талантище, блестяще начал, но быстро сгорел… Но ведь это когда было!
— Все верно, — кивнул Ленька. — Мой батяня. А насчет того, что сгорел, это твой отец еще мягко выразился. Три года он отыграл. Все хвастается, что за них его до сих пор помнят. Ну, я тогда еще и не родился. При мне он уже мотался по разным командам в провинции — где возьмут. А брали многие — у них такие футболисты на дороге не валяются, что бы он там ни отчебучивал. Он всю страну исколесил, пока его даже в самой глухомани брать не перестали. Кому охота — то драка, из милиции его вытаскивай, то на матч выйти не может, потому что на ногах не стоит… Ему кто-то из бывших поклонников непыльную работку в Москве подкинул, и как-то он держался, пока инфляция не началась. Потом, когда Поля родилась, он на какое-то время оправился, почти в завязку ушел, дома драться перестал. Но, когда мать умерла, совсем с катушек слетел. Сто работ сменил и ни на одной зацепиться не мог. Ну, что у нас дома творилось — это еще тот рассказец. Но у батяни бывали минуты просветления. То есть мысли ему в голову приходили. Как щелкнет у него в башке, так начинает думать, как устроить наше будущее, чтоб, значит, мы без него не пропали. Вот в одну из таких минут он и потащил меня в футбольную школу. «Я, — говорит, — свой талант загубил, а тебе должно больше повезти!» Приволок, и как раз мы на твоего отца налетели…
— И что? — подалась вперед Оса.
— Ну. Твой отец говорит, что, мол, поздно вы пришли, а мой батяня просит: возьми, дескать, по старой дружбе, не пожалеешь. Не просит даже, а канючит, да так жалобно, что мне хотелось под землю от стыда провалиться или деру дать. Только я знал, что батяня потом с меня шкуру спустит, если я деру дам. Ну, твой отец поглядел на меня внимательно и говорит: ладно, мол, иди в зал, посмотрим, на что ты способен. Я потопал в зал, в форму переоделся…
— Ну и? — жадно спросил Миша.
— И дал я им всем прикурить! — усмехнулся Ленька, — Я ведь с мячиком был на «ты», едва ходить начал. И во дворе любил играть, там мне равных не было… В общем, — повернулся он к Осе, — твой отец похлопал меня по плечу, ну и говорит: считай, мол, что принят. Так я и начал заниматься… Вот только батяня как в тот день улетел на радостях, так у него совсем тормоза отказали. Я уже и в школу, и в секцию идти боялся — как бы, думаю, он без меня спьяну чего не учинил над собой или с Полей. Ну, Поля еще в садик ходила, только там задолженность копилась, потому что отец все деньги пропивал, еле на жратву оставалось. Я, значит,
Возникла довольно долгая пауза, во время которой ребята пытались сообразить, что имеет в виду их новый приятель. Затем Ежик продолжил, и слова застревали у него в горле — видно, ему не очень хотелось рассказывать дальше, но одновременно ему было необходимо освободиться от того, что он давно держал в себе.
— Ну, пьяный хмырь был, в вырубоне. На бульваре, на лавочке. И богатый, гад, в дорогом пальто, в шарфике шелковом…
— То есть ты хочешь сказать, что ты его обокрал? — ужаснулась Оса.
— Угу, — мрачно кивнул Ежик. — Я шел с тренировки, и так мне муторно было… Поля в тот день дома оставалась, я боялся, а денег даже на молоко нет… А тут этот… валяется! Тут прямо как взорвалось во мне что-то. Я еще из ненависти к пьяным его обобрал. Бумажник у него был толстенный — во! — Ежик показал пальцами. — Американский бумажник, из хорошей кожи, я его потом тоже неплохо толкнул… А денег и на детский сад хватило, и на многое другое. Я сперва в детском саду расплатился — сказал, вот, отец деньги получил, из фонда поддержки спортсменов, а остальное спрятал. Батяня ведь пропил бы, даже не поинтересовался бы, откуда деньги взялись. Я их тратил потихоньку — брал, когда совсем припекало…
— А еще… а больше ты такого не делал? — осторожно спросила Оса.
— Нет, — Ежик мотнул головой. — Я понимал, что легко втянуться, а если засыплюсь, то это постановка на учет в милиции, и тогда прощай футбол и вообще все прощай… Да и противно было. Никогда в жизни не воровал — сам не знаю, что меня толкнуло! Но футбол все равно пришлось бросить. Деньги из бумажника кончились, а батяня больше ни копейки заработать не мог. Только из дому все тащил на продажу. Все кубки, медали, какие были, потом посуду, хрусталь оставшийся… Я сперва газетами пробовал торговать, потом на оптовом рынке приспособился, А потом… — Он опять примолк на некоторое время. — Потом отец квартиру продал. То есть не совсем продал — он обменял нашу трехкомнатную на однокомнатную в дальнем Подмосковье, с огромной доплатой. Ну, все равно что продал, если рассудить… Приходит и говорит: все, значит, путем, через неделю переезжаем. А квартиру оставляем вот этим — и показывает двух хмырей, которые за нами сегодня гонялись. Условия, говорит, хорошие, только, говорит, новые хозяева требуют, чтобы мы уезжали подальше от Москвы и духу нашего здесь не было — так им спокойней будет, что мы не захотим назад переиграть. Ну, нет, думаю, хрен тебе, в Подмосковье я не поеду! Ты сам там сгниешь и нас сгноишь! Когда батяня надрался и уснул, я Полю одел и увел. С тех пор мы и ночуем на оптовом рынке. А эти за нами гоняются — им, наверно, боязно, что мы растрезвоним о сделке и какой-нибудь комитет может ее опротестовать. Вот им и надо загнать нас за можай, чтобы мы оттуда высунуться не могли. Похоронить нас заживо, и вся недолга!
А что батяня в Подмосковье еще быстрее упьется до белой горячки и может нас перерезать — это их не колышет!..
Ленька опять обвел ребят взглядом.
— Вот и все. Как на духу, чтоб вас…
— За этими хмырями водятся, похоже, очень темные дела, — сказал Саша. — Послушайте, что я узнал…
И он поведал друзьям о нечаянной встрече с оперативником, явно висевшим на «хвосте» у «пиджаков».
— Ты уверен, что это был он? — спросил Сережа, когда кончились охи и ахи. Даже Ежик был потрясен. А Поля, доедая бутерброды, смотрела на Следопытов своими на удивление разумными большими глазами.