Тайна высокого дома
Шрифт:
— Что вы думали?
— Я думал, что если не для себя, то, повторяю, для своего сына, вы вернетесь в высокий дом.
— Я уже отвечала вам на это, — коротко сказала она, — я не хочу и никогда не буду просить что-либо у моего отца.
— Я не могу одобрить этого, Марья Петровна, и если бы я не знал вас так хорошо, я мог бы подумать, что вы… дурная мать.
— Бог видит мое сердце! — сказала Марья Петровна. Гладких понял вторично, что он ее не разубедит.
— Долго вы еще останетесь в К.? — переменил он разговор.
— Так как я вас уже видела, то могу уехать на днях.
— Пробудьте еще недельку… я прошу вас об этом.
— Зачем?
— Я бы хотел на днях видеть вас еще раз.
— Хорошо, я останусь… — просто согласилась она.
Гладких встал, нежно поцеловал в лоб Марью Петровну и в обе щеки малютку и сказал, уходя:
— До свидания.
На другой день он был на заимке.
— Куда ты так неожиданно, не сказав ни слова, уехал? — спросил его Петр Иннокентьевич.
— Я ездил в К.?
— По делу?
— Чтобы видеться с твоей дочерью… — резко отвечал Гладких.
— С Марией? — вздрогнул Толстых.
— Да, с Марией, которая страдает, которая несчастна и которая должна работать как простая поденщица, чтобы прокормить себя и своего сына.
Лицо Петра Иннокентьевича еще более омрачилось.
— Петр, если бы ты сам съездил за ней, я думаю, она вернулась бы… Съезди, Петр. Ужели ты не хочешь?
— Нет! — мрачно отвечал тот.
— Ужели тебя не трогает совсем ее горе? Ужели ты не смягчишься, если я скажу тебе, что она в страшной нужде, что она голодает… Ужели не больно это слышать твоему сердцу… И если бы еще она была одна, но у нее ребенок, сын, прелестный мальчик…
Толстых поднял голову, глаза его страшно заблестели, и он судорожно сжал ручки кресла, на котором сидел.
— Я вижу, — печально продолжал Гладких, — что час еще не настал! Но подумай о том, что я тебе сейчас скажу. Придет день, и, может быть, он очень близок, когда ты на коленях будешь просить свою дочь прийти в твой дом и сделаться в нем хозяйкой.
Петр Иннокентьевич мрачно молчал.
— Как, Мария Толстых должна быть поденщицей, чтобы не умереть с голоду, когда здесь богатство и дом — полная чаша… Нет, этого допустить нельзя!..
— Я согласен выдать ей состояние ее матери, — холодно сказал Толстых.
— Ты обязан ей прежде всего возвратить свое сердце, а затем уже предлагать деньги… Их она с презрением оттолкнет… она ничего не требует от себя — слышишь, Петр, ничего! Она похожа на тебя, как две капли воды, в этом отношении. Как и ты, она непреклонна даже для себя.
— Тогда пусть она делает, что хочет.
После этих жестких слов наступило молчание. Гладких не прервал его. Он лишь укоризненно посмотрел на своего хозяина и друга и вышел. На другое утро он снова уехал в К.
В местном отделении государственного банка хранились его сбережения кроме тех, которые были в деле — несколько десятков тысяч. Он решился заставить Марью Петровну взять их и уехать с ними в Россию, в Петербург или Москву, бросив вид умершей поселянки и выправить себе настоящий вид из местной купеческой управы. Он соображал, что с помощью денег это можно будет сделать без огласки. Он будет просить ее писать ему как можно чаще, и таким образом он будет следить за ней издалека.
«Конечно, — думал он, — она не откажется от денег, тем более, что он дарит их не ей, а ее сыну. Я слишком старый друг ее отца, чтобы она могла обидеться моим предложением…»
С такими мыслями и планами он прибыл в К. утром, и, получив деньги из банка, поехал прямо в гостиницу Разборова. Там ожидало его неожиданное роковое известие. Вера Андреевна Смельская, по словам самого хозяина, расплатившись за номер, вскоре после его отъезда ушла из гостиницы, а куда, неизвестно.
Иннокентий Антипович понял, что Марья Петровна скрылась от него умышленно, чтобы не поддаться его убеждениям. Он понял также, что всякие розыски были бы напрасны и, положив обратно в банк деньги, убитый горем, возвратился назад в высокий дом.
XXII
НА ПОЧТОВОМ ТРАКТЕ
— Добрый, честный человек! — задумчиво проговорила Марья Петровна после ухода Иннокентия Антиповича. — Я, вероятно, с тобой больше никогда не увижусь!
Она стала считать оставшиеся у нее деньги. Их оказалось очень немного.
«Туда я доеду, а оттуда пройду пешком до деревни!» — мысленно решила она и приказала привести себе почтовых лошадей, которые довезли бы ее до прииска Толстых — почту в Сибири возят в сторону и по проселочным трактам, заимка же Петра Иннокентьевича от почтовой дороги отстояла в верстах пяти.
Это совсем не показалось странным в гостинице, в которой приезжая аккуратно расплатилась по счету, так как все знали, что доверенный этого золотопромышленника только что посетил приезжую постоялицу.
Вскоре лошади были поданы, мать с сыном уселись в накладушку и отправились в ту сторону, откуда несчастная девушка была изгнана пять лет тому назад. Лошади в Сибири очень быстры, хотя невзрачны на вид, так что двести верст делают с двумя-тремя остановками в сутки и только иногда на пять или шесть часов более.
Марья Петровна приехала к заимке Толстых на другой день поздним вечером, когда действительно все спали, как в высоком доме, так и в поселке.
— Прикажете подъежать к дому? — обратился к ней ямщик.
— Нет, нет! — испуганно отвечала она. — Подъезжай к поселку.
Ямщик снова прикрикнул на лошадей, которые понеслись еще быстрее, чуя скорую остановку.
При въезде в поселок, Марья Петровна приказала ямщику остановиться и, к удивлению последнего, вышла из повозки.
— Вы куда же? — испуганным голосом спросил он.