Тайна высокого дома
Шрифт:
Семен Семенович покинул высокий дом действительно через час после объяснения со своим дядей и Иннокентием Антиповичем.
Через день он уже был в К., в доме своего родителя. Небольшой домик в три окна, принадлежавший Семену Порфирьевичу Толстых, помещался в конце Средней улицы, при выезде из города в слободу на Каче, как называется протекающая здесь речка.
Старик встретил сына удивленно-недоумевающим взглядом. Сын рассказал ему обо всем случившемся.
— Дурак… Испортил все дело… Разве я тебе не говорил, болван, чтобы ты был осторожнее и не болтал ничего этой девчонке.
— Что сделано, не воротишь!.. — отвечал сын.
— Да, но эта твоя глупость может нам обойтись очень дорого.
— Это мы увидим…
— Что же теперь ты намерен делать?
— Я надумал дорогой многое, теперь остается нам все это обсудить вместе… Но я голоден…
— С дороги, понятно, голоден! — спохватился отец. — У меня как раз сегодня пельмени… Пойдем, пополдничаем и побеседуем.
Разговор этот происходил в первой комнате жилища Семена Порфирьевича. В доме же было всего четыре комнаты, передняя и кухня… Содержались они в баснословной грязи и были завалены и загромождены всевозможными вещами, мебелью, платьем, цибиками чаю, сушеной рыбой и прочим.
Все это стояло и лежало в таком хаотическом беспорядке, что свежему человеку могло показаться, что он попал не в жилую квартиру, а в сарай или кладовую, куда богатый хозяин приказал сложить весь ненужный хлам, а нерадивые слуги побросали его куда попало.
Отец и сын перешли в другую комнату и сели за простой деревянный стол, стоявший посредине. Сын освободил себе табурет, сбросив, в угол связку кожаных бродень и мешок с кедровыми шишками.
На столе вскоре появилась дымящаяся миска пельменей, поданная до невозможности грязно одетой кухаркой, довольно фамильярно обращавшейся с Семеном Порфирьевичем.
Семен Семенович как голодный волк набросился на еду.
Вскоре общими усилиями отца и сына объемистая миска была опорожнена.
— Побеседуем! — сказал Семен Порфирьевич, поглаживая живот.
Сын, облокотясь на стол, шепотом проговорил:
— Гладких должен умереть…
— Это, брат, старая песня… мы условились об этом еще в прошлом году, однако, ты не успел ничего сделать…
— Но тогда вскоре окончились работы на прииске и не было случая, теперь же…
— Теперь тебя там нет…
— Необходимо, чтобы я был поблизости… Я поеду в Завидово и поселюсь у Янкеля Зеленого…
Завидово было то самое село, где жил земский заседатель, и которое отстояло от заимки Толстых в сорока верстах. Янкель же Зеленый был известный во всей губернии кабатчик, содержатель карточного притона, имевший сильную руку в самом К.
— Что же ты будешь там делать? — воззрился на сына Семен Порфирьевич.
— Для виду займусь «барахлом»… Может, что ненароком и наклюнется, но главное устрою проклятому Иннокентию славную западню…
Семен Порфирьевич задумался и, по своему обыкновению, сложив руки на животе, заиграл большими пальцами…
— А деньги у тебя есть? — спросил он сына, после некоторой паузы.
— Сотня-другая наберется, — отвечал тот. — Не беспокойся, у тебя не попрошу…
— У меня и нет лишних! — заволновался старик.
— Толкуй больной с подлекарем… Да не об этом речь… говорю, не прошу, но и после дела обделить себя тоже не дозволю… Ты это попомни…
— Зачем обделять… И что между нами за счет… ведь ты, кажись, мне сын! — переменил тон Семен Порьфирьевич.
— Родство родством, а деньгам — счет! — отвечал сын.
— Насчет Завидова, это ты надумал отменно, потому там дела можно оборудовать хорошие… а главное, и впрямь с Иннокентием пора прикончить… — переменил разговор Семен Порфирьевич.
План сына в общем был принят. Они стали обсуждать подробности.
IV
РОКОВОЕ ОТКРЫТИЕ
В том самом селе, куда решил ехать для исполнения своих адских замыслов Семен Семенович, находилась в то время квартира инженеров, командированных на разведки сибирской железной дороги от К. по направлению к Иркутску.
За несколько дней до описанных нами в предыдущих главах происшествий в высоком доме, в село Завидово приехал вернувшийся из отпуска Борис Иванович Сабиров.
Разбитый и нравственно, и физически прибыл он на место своего служения в К. и с невеселыми думами, почти не отдыхая, отправился в Завидово.
Объяснение с приемным отцом нанесло ему страшный удар. Выслушав подробный рассказ Бориса о его «сибирских приключениях», любви к дочери золотопромышленника Толстых, Иван Афанасьевич при произнесении Сабировым этой фамилии вдруг вскочил с кресла и весь бледный спросил:
— Как ты сказал?
— Толстых… — спокойно повторил Борис Иванович, окидывая Звегинцева удивленно-вопросительным взглядом.
— Несчастный, я ничего не имею против твоего брака с сибирской красавицей и богачкой, но ты просишь у меня твое метрическое свидетельство, которое, действительно, я взял из дорожной сумки твоей умирающей матери двадцать лет тому назад…
— Да, мне оно необходимо… Мне сказал человек, которому я не могу не верить, что хотя вы и скрыли его от меня, ограждая меня от несчастья, но оно-то и принесет мне счастье…
— Этот человек сам не мог предполагать, что заключает в себе эта бумага… иначе он не говорил бы этого… Мой совет тебе не требовать от меня ее, тем более, что оффициально она тебе не нужна… Я с помощью связей устроил тебе имя, и ты с помощью образования добыл себе положение… Ведь мог я не найти этой бумаги… Думай лучше, что я не нашел ее…
— Человек, говоривший мне о ней, предполагал и это, и сказал мне, что все равно, вернусь ли я с метрическим свидетельством или без него, Таня будет моею женою… Но раз вы сказали, что оно у вас, то…