Тайна высокого дома
Шрифт:
— Боже мой… Дернула меня нелегкая проболтаться… И все эта, поразившая меня фамилия… — схватился Звегинцев за голову… — Оставим, друг мой, этот разговор, поезжай без бумаги и скажи своему сибирскому оракулу, что ее нет…
— Нет, этого нельзя, я прошу вас мне ее отдать… я хочу знать имена моих родителей…
— Родителей… — с горечью усмехнулся Иван Афанасьевич… Ты не узнаешь из нее имени твоего отца…
— Я незаконный! — побледнел Сабиров.
— Видишь, я хорошо сделал, что скрыл от тебя это… Твоя несчастная поездка в Сибирь,
— Но как фамилия моей матери?
— Я для твоего же будущего счастья не отвечу тебе на этот вопрос…
— Я не хочу счастья, построенного на тайне!.. — воскликнул Сабиров. — Я прошу вас отдать мне эту бумагу… Я требую, наконец…
— Ты требуешь… — сел к письменному столу Звегинцев. — Изволь… я отдам тебе ее… но пеняй на себя… Повторяю тебе, что раз эта бумага будет в твоих руках, ты должен будешь, быть может, навсегда отказаться от мысли сделаться мужем Татьяны Петровны Толстых…
— Что вы говорите? — крикнул с болью в голосе Борис Иванович.
— Я говорю только то, что есть… Ты продолжаешь настаивать на возвращении тебе метрического свидетельства?..
— Да!.. — с трудом, после некоторой паузы, произнес Сабиров. Он вынес тяжелую внутреннюю борьбу прежде, нежели решился произнести это «да».
Звегинцев медленно отпер один из ящиков в письменном столе и, вынув портфель, после непродолжительных поисков, достал из него пожелтевший лист бумаги и подал своему приемному сыну. Тот жадно схватил свидетельство и стал читать. Вдруг он затрясся и побледнел, как мертвец.
— Марьи Петровны Толстых… — бессвязно повторил он, помутившимся взглядом оглядывая Ивана Афанасьевича. — Значит… Таня… моя родная тетка…
— Может быть, — мрачно сказал Звегинцев, — но ты сам этого хотел.
Борис Иванович тяжело вздохнул и, бережно сложив бумагу, положил ее в боковой карман сюртука.
— Благодарю вас… Это тяжелый удар, но я сумею его перенести… Я не увижусь с ней более… Ее крестный отец, видимо, догадался, кто я… этим объясняется его вежливый, но категорический отказ…
— Ты, значит, не поедешь в Сибирь? — спросил обрадованный Звегинцев.
— Ничуть… Поеду и очень скоро… Сделать невозможным для себя неисполнение долга, значит, не исполнить его… Мой долг — забыть ее… Я это сделаю, даже живя с ней по соседству…
Через три недели после этого разговора Сабиров выехал обратно в Сибирь, с расчетом попасть на первый пароходный рейс от Тюмени.
Этим роковым, как ему, по крайней мере, казалось, открытием объяснялось угнетенное состояние духа Бориса
На другой день по прибытии в Завидово, в занимаемую им по отводу комнату, в доме зажиточного крестьянина, вошел ниший Иван.
— Здравствуйте! — приветливо поздоровался он с Сабировым, встретившим его с нахмуренным лицом.
Гость заметил это.
— Али я не в час пришел?
— Нет, ничего! Здравствуйте! — нехотя отвечал Борис Иванович.
— Как съездили?.. Что узнали?..
— Съездил благополучно… А узнал то, чего не ожидал… Узнал то, что красноречивее всех предупреждений, как твоих, так и крестного отца Татьяны Петровны, объяснило мне, что мужем ее я быть не могу…
— Что так? Мне что-то невдомек… Бумажку-то при вашей матери нашли?
— Нашли!
— И что же, как она в ней прописана?
— Марья Петровна Толстых…
Сабиров произнес это с расстановкой и особым ударением на каждом слове; он полагал, что его гость будет поражен, как громом, этим открытием, а, между тем, очередь поразиться наступила для него самого.
По лицу нищего разлилась радостная улыбка.
— А! — воскликнул он… — Значит, я не ошибся! Сердце — вещун, оно подсказало мне, что вы именно и есть сын Марьи Петровны.
— Как, ты догадывался об этом и все-таки обнадежил меня тем, что Татьяна Петровна будет моей женой?
— Бумажка-то с вами? — вместо ответа спросил нищий.
— Со мной, со мной! Но не в этом дело… Отвечай мне на мой вопрос… Могу я быть мужем Татьяны Петровны Толстых?..
— Теперь это вне всякого сомнения…
— Значит, моя мать не родственница Петру Иннокентьевичу Толстых?
— Она его родная дочь!
— Ты смеешься надо мной, старик, как же я могу жениться на сестре моей матери, на своей родной тетке…
— Казалось бы, это и нельзя… только Татьяна-то Петровна вам теткой ни с какого бока не приходится… — улыбнулся нищий.
— Объяснитесь, я ничего не понимаю…
— Она не дочь Петра Иннокентьевича… и даже не родня ему.
— Ты воскресил меня, старик! — бросился Сабиров, как сумасшедший, обнимать своего гостя…
Они три раза крепко поцеловались.
— Кто ты, я не знаю, и ты не хочешь сказать мне это, но я ранее чувствовал, а теперь вижу, что ты близок и к дому Толстых, и хорошо знаешь всю историю моей несчастной матери… Ответь мне откровенно на два вопроса… Жива ли моя мать?
— Не думаю, о ней уже двадцать лет ни слуху, ни духу…
— Кто мой отец?
— На это я вам не отвечу сегодня… Приезжайте завтра к поселку в трех верстах от заимки Толстых. Я буду вас ждать там и расскажу то, что могу, и на что в настоящее время имею право.
— Еще один вопрос. Мою мать в гостинице Разборова посетил Гладких?
— Да.
— Значит, я его узнал действительно… У меня замечательно сохранились воспоминания моего раннего детства.
V
НА МОГИЛЕ ОТЦА