Тайна забытого дела

Кашин Владимир Леонидович

— Нет, Дмитрий Иванович, не ездил.

— Вам запомнилась эта дата? Вы так категорически утверждаете. Почему?

— А потому, — нахохлилась профессорша, — что именно об этой дате вы расспрашивали Алексея Ивановича, спрашивали его, где был он десятого. Неужели вы думаете, муж не рассказывает мне о таких событиях, как ваш визит?

— Не думаю, — отделался шуткой Коваль. — Действительно, я спрашивал его об этом, — продолжал он уже серьезно. — Но ответа не получил.

— Он был дома. То есть на даче.

— И вечером? Скажем, от девятнадцати до двадцати одного часа?

— Ну конечно. В девятнадцать

он ужинает, и я не помню случая, чтобы он нарушил свой режим. К тому же он плохо себя чувствовал.

Они свернули к высокой металлической беседке со скамейками, поставленной так, что нависала она над Подолом и над поймой Днепра. В беседку, как в старинную часовню, вели ступени.

У перил, спиною к ним, стояла худенькая девушка. Что-то знакомое почувствовал подполковник в согнувшейся, словно под непосильной ношей, спине, в опущенных руках. Девушка обернулась, и Коваль увидел Лесю Скорик. Но она или не узнала его, или ей было не до него — скользнула по нему, затем по его спутнице равнодушным, как бы слепым взглядом, не поздоровалась и снова повернулась лицом к Днепру.

Коваля задело поведение Леси, и он нахмурился. Беда с этой милицейской обидчивостью! Даже он, Коваль, человек, который за долгие годы службы привык ко всему, не мог избавиться от нее. Хотя и в самом деле обидно: когда горе случается — зовут на помощь, а как только все утрясется, даже поздороваться при встрече забывают.

Но на этот раз дело было не только в этом. Вчера Леся пришла к нему, спокойная, строгая, совсем не такая, как обычно. Сесть не захотела. Стоя, назвала людей, которые могут засвидетельствовать алиби Василия Гущака. Все это было уже известно Ковалю от лейтенанта Андрейко, который тоже раскрыл тайну молодого Гущака. Подполковник сказал, что, очевидно, уже завтра Василий будет дома, но она может и сегодня, здесь, повидаться с ним.

Леся сухо поблагодарила, от свидания отказалась и ушла.

Сейчас подполковник решил не травмировать душу девушки, самим своим появлением напоминая ей о новой беде. Молча тронул за локоть Клавдию Павловну и увел ее от беседки.

— Значит, вы с Алексеем Ивановичем в тот вечер были дома, то есть на даче. И никуда не выходили. А к вам приходил кто-нибудь?

— К нам? — сдвинула брови Клавдия Павловна. — К нам? — повторила она. — Нет, никто.

— Может быть, гость, кто-нибудь из соседей?

— К нам не ходит «кто-нибудь». Я не признаю таких гостей, которые от скуки шатаются по чужим квартирам. У нас бывают только по делу.

— Значит, десятого вас никто не навещал, — резюмировал Коваль и спросил: — А известно ли вам, Клавдия Павловна, кто ограбил банк в двадцать втором? Фамилия Гущак ни о чем вам не говорит, не напоминает?

— Впервые слышу.

— И Алексей Иванович ничего никогда о нем не рассказывал?

— Нет.

— Странно. Десятого июля этот человек ездил на станцию Лесная.

— Я не понимаю, Дмитрий Иванович, какую связь имеет поездка в Лесную этого Пущака…

— Гущака.

— Какая разница! Какое отношение имеет все это к нашей семье, к Алексею Ивановичу?

— Видите ли, Гущак — это единственный человек, который мог бы что-то сообщить о судьбе вашего отца, а быть может, и брата. Вот меня и интересует, не встречался ли он с вами или с Алексеем

Ивановичем и не рассказывал ли что-нибудь…

— А почему это должно вас интересовать?

— Хотя бы потому, что Гущак — единственный, кто знал не только, куда исчез ваш батюшка, но и куда девались вывезенные из банка ценности. А в частности и в особенности — где они спрятаны.

— О! — Глаза женщины сузились.

— И вы утверждаете, что Алексей Иванович, который в то время работал инспектором уголовного розыска и вел дало об ограблении банка атаманом Гущаком, никогда о нем не вспоминал?

— Ах, атамана, — смущенно улыбнулась женщина, — атамана, конечно, вспоминал, я просто забыла его фамилию. Но Алексей Иванович говорил, что атаман был убит.

— Он сбежал в Канаду и в прошлом месяце вернулся сюда.

— Так его и спросите!

— Его спросить нельзя. Он погиб.

— А-а-а! — Клавдия Павловна сокрушенно покачала головой.

— Десятого июля. Приехав в Лесную.

Профессорша вздрогнула и невольно оперлась на руку Коваля.

— Извините, но я устала. Сядем.

Коваль оглянулся, ища глазами ближайшую скамейку. Заметил, что возле беседки знакомой худенькой фигурки уже нет.

Они сели на скамейку. Профессорша перевела дух.

— Вот что, Клавдия Павловна, — задумчиво проговорил Коваль. — По нашим данным, Алексея Ивановича десятого июля на даче не было. Не ночевал он и на городской квартире. И не только десятого, но и девятого, и одиннадцатого. — Коваль хорошо помнил подробности оперативного донесения лейтенанта Андрейко. — Где он был в эти дни, мы еще не знаем, думали узнать об этом у вас. Надо ведь установить его алиби. Но поскольку вы уверяете, что он был на даче, да еще плохо себя чувствовал, значит, наши сведения ошибочны, и придется кое-кому дать нагоняй.

— Да, плохо себя чувствовал… — эхом откликнулась внезапно побледневшая профессорша, пряча глаза. — А вы что? — ослабевшим голосом спросила она. — В чем-то нас с Алексеем Ивановичем подозреваете?

— Ни в коем случае! — воскликнул Коваль. — Я только прошу помочь в решении задачи, которая стоит передо мной. С приездом Гущака появилась возможность найти сокровища и вернуть их государству. Не успели мы взяться за это дело, как Гущак отправился в Лесную и на этой станции попал под электричку. Была у нас задача с одним неизвестным, а получилась со многими.

— Да, да, — кивнула профессорша. — Я понимаю. Но чем, чем же я могу вам помочь?

— Постарайтесь, уважаемая Клавдия Павловна, вспомнить ту ночь вашей юности, когда гущаковцы орудовали в банке, вынося оттуда золото и деньги. Какая-нибудь подробность, какое-нибудь воспоминание, глядишь, и рассеется туман полувека. О том же самом будем мы просить и Алексея Ивановича. Чем раньше вы с ним что-нибудь вспомните, тем лучше.

Женщина медленно встала. Встал и Коваль.

Профессорша всеми силами старалась держаться спокойно, уравновешенно и даже, по своему обыкновению, с превосходством. Но удавалось ей все это плохо. И жесты, и глаза, и голос свидетельствовали о ее взволнованности, а самой ей казалось, что дрожит у нее каждая жилка. Коваль еще раз бросил взгляд на опустевшую беседку, словно все еще надеялся увидеть Лесину фигурку, и повел Клавдию Павловну к выходу из парка.